Ошибки критики Лермонтова
Как в свете христианского учения можно оценить «Демона» М.Ю.Лермонтова? (плюс иллюстрации)
Отвечает Иеромонах Иов (Гумеров) Обращение М.Лермонтова к этой теме не было делом только литературно-творческого выбора, а имело глубоко личные мотивы. Интерес этот прослеживается в течение всей его поэтической жизни, начиная с ранних, недошедших до нас стихотворных опытов. В Сказке для детей (1840) поэт признается:
Кипя огнем и силой юных лет,
Я прежде пел про демона иного: То был безумный, страстный, детский бред.
Бог знает, где заветная тетрадка?
(проолжение этих заблужднний ниже – ЮК)
ОШИБКИ КРИТИКИ ЛЕРМОНТОВА С ХРИСТИАНСКИХ ПОЗИЦИЙ
======== поверхностная критика Иеромонаха Иов (Гумеров) =====
Косаговский * Лермонтов “настанет год… России черный год когда царей корона упадет…”
вначале надо понять что мы живем в идеальном мире Создателя где нет ничего лишнего что мешало бы жить счастливо
и все наши влечения (инстинктивные) естественны т.к. от Создателя – от его природы которую он дал миру
и разумеется нет никаких Демонов и чертей – это лишь заблуждения-ошибки которые пастухам объяснял Христос словом “бес” или “дьявол”
Косаговский * Демон и Тамара
чтобы не делать ошибок в них надо разбираться и понимать
– но вот поспешный поверхностный вывод критика:
«Мой демон» (1831). М.Лермонтов признается в непреодолимой зависимости от злобного противника добра:
И гордый демон не отстанет,Пока живу я, от меня И ум мой озарять он станет Лучом чудесного огня; Покажет образ совершенства И вдруг отнимет навсегда И, дав предчувствия блаженства,
Не даст мне счастья никогда.
М.Лермонтов же сознавал себя побежденным демонической силой:
Две жизни в нас до гроба есть,Есть грозный дух: он чужд уму; Любовь, надежда, скорбь и месть: Всё, всё подвержено ему. Он основал жилище там, Где можем память сохранять, И предвещает гибель нам, Когда уж поздно избегать.
Терзать и мучить любит он; В его речах нередко ложь; Он точит жизнь как скорпион.
Ему поверил я – и что ж!Взгляните на мое чело, Всмотритесь в очи, в бледный цвет; Лицо мое вам не могло
Сказать, что мне пятнадцать лет.
(Отрывок. 1830).
если отбросить ошибки критика – как же все обстоит на самом деле?
первое стихотворение – это обозначение прекрасной тайны мира Создателя
и устремление обозначить познание целью жизни
второе стихотворение это автопортрет написанный глядя в зеркало
но не красками а словами и то что в 15 лет исследователь увидел что есть
опасности заблуждений – это замечательно и прекрасно
и не повод это ставить ему в вину да еще и признавать что он побежден этой темной силой
непознанного и непонятного в мире Лермонтов ничего не сделал предосудительного
а наоборот делал все что угодно богу когда пытался понять самые темные стороны жизни
и поверхностный и торопливый вывод делает критик:
В стихотворенииМолитва (1829) есть страшное признание, что он сознательно обращается к этой темной силе:
Не обвиняй меня, Всесильный,И не карай меня, молю, За то, что мрак земли могильный С ее страстями я люблю; За то, что редко в душу входит Живых речей твоих струя, За то, что в заблужденье бродит Мой ум далеко от тебя; …………………………………… За то, что мир земной мне тесен, К тебе ж проникнуть я боюсь, И часто звуком грешных песен
вот именно познавая тайны мира Создателя и надо жить – это тоже служение богу
только поняв и значит бросив свет в темень можно убрать из жизни все что давит и мешает
таковы и заблуждения цитируемого И.А.Ильина все свалить в одну кучу
не понимая что больше половины а может и все – прекрасно а не не безобразно:
“… особый культ демонии: «Изображают его как «умницу», как «светоносного просветителя», как «забавника», как «волокиту», как «добряка», как «революционера», как подлежащего искуплению, как «двигателя прогресса», как существо, требующее сочувствия и сострадания, как «вестника свободы и разума», как благородного «протестанта»…”
быть умницей не грех как и светоносным просветителем и даже революционером быть полезно
в искусстве и в науке и даже в осмыслении развитии общества и единственно что недопустимо делать ошибку той части революционеров
что допускают путь насилия – “насильно нельзя улучшить государство” светлая формула Пушкина бросает свет и рассеивает все заблуждения
волокитство – тоже естественное влечение данное от бога
не грех волочиться и целоваться – грех лишь расставаться после поцелуев
даже “самообожествление” в котором обвиняют тут Лермонтова
неуместно – он лишь пытается понять и разобраться – и никакого греха в том нет
гораздо хуже тщеславное самобожествление постоянно твердить уйдя от жизни в кельи “я приближаюсь к богу!”
ведь по замыслу творца и цель бога – счастье человека:
и это удовлетворять все его божественные (данные им) инстинкты – любить и радоваться … познавать… дружить … быть верными
проявлять сострадание и милосердие и самопожертвования спасая других или отечество
а вовсе не убегать от жизни данной Создателем в монастыри и кельи для молитв
констатация “саморефлексии” не бросает тени на Лермонтова:
«мой роман [Вадим] становится безнадежным предприятием; я проник в свою душу, чтобы извлечь из нее все, что способно обратиться в ненависть, – и я в беспорядке опрокинул все это на бумагу»
так что критика романа “Вадим” то же не уместна – попытка понять самого себя
чтобы ответить и понять – что такое человек – это тоже удовлетворение божественного (данного богом)
инстинкта к познанию
все обвинения гениального поэта – это всего лишь непонимание
желания поэта заглянуть в глаза Бесконечности и Мироздания и Бога…
-=-
продолжение
Появление демонизма в раннем возрасте составляет всегда тайну, в которую проникнуть трудно. Взрослый сам отдает себя во власть темной губительной силы, когда совершает грехи (ожесточенное противление Божественной истине, богохульство, сознательное обращение к темной силе, гордая самонадеянность и др.), которые лишают его охраняющей помощи Божией.
Ребенок еще не способен на такие грехи, однако семена их могут запасть в уже в младенческую душу. «Младенцы, – пишет блаж. Августин, – невинны по своей телесной слабости, а не по душе своей. Я видел и наблюдал ревновавшего малютку: он еще не говорил, но бледный, с горечью смотрел на своего молочного брата.
Кто не знает таких примеров?» (Исповедь. I.VII). Тонкая, еще не огрубевшая как у взрослого, душа ребенка с первых мгновений жизни обладает восприимчивостью к проявлениям добра и зла в окружающем его мире.
СоветКогда вся духовная атмосфера в семье проникнута духом благочестия, младенец всем своим существом тянется к нему.
Если в той среде, в которой проходит жизнь младенца, присутствует духовно-нравственный яд, то душа ребенка постепенно отравляется.
Одним из пагубных последствий этого является гипертрофированный эгоизм. У родителей, живущих по законам мира сего, это вызывает восторг. Они видят в этой «раннее проявление яркой личности».
Чем больше в человеке природных дарований, тем более питательной оказывается почва для мощного роста ядовитого корня себялюбия, если нравственное развитие получило с самого начала неправильное направление.
Слабые попытки привить здоровые этические понятия оказываются бесплодными. С.А.Раевский, крестник бабушки М.Лермонтова Е.А.Арсеньевой, вспоминал о самом раннем периоде будущего поэта: «все ходило кругом да около Миши.
Все должны были угождать ему, забавлять его. Зимою устраивалась гора, и вся дворня, собравшись, потешала его» (М.Ю.Лермонтов. ПСС., т.10, М., 2002, с.430).
Илья Александрович Арсеньев, московский знакомый и дальний родственник Лермонтова писал: «В числе лиц, посещавших изредка наш дом, была Арсеньева, бабушка поэта Лермонтова (приходившаяся нам сродни), которая всегда привозила к нам своего внука, когда приезжала из деревни на несколько дней в Москву.
Приезды эти были весьма редки, но я все-таки помню, как старушка Арсеньева, обожавшая своего внука, жаловалась постоянно на него моей матери.
Обратите вниманиеДействительно, судя по рассказам, этот внучек-баловень, пользуясь безграничною любовью своей бабушки, с малых лет уже превращался в домашнего тирана, не хотел никого слушаться, трунил над всеми, даже над своей бабушкой и пренебрегал наставлениями и советами лиц, заботившихся о его воспитании.
Одаренный от природы блестящими способностями и редким умом, Лермонтов любил преимущественно проявлять свой ум, свою находчивость в насмешках над окружающею его средою и колкими, часто очень меткими остротами оскорблял иногда людей, достойных полного внимания и уважения.
С таким характером, с такими наклонностями, с такой разнузданностию он вступил в жизнь и, понятно, тотчас же нашел себе множество врагов» (Слово живое о неживых. – М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. – М., 1989, с. 56).
В небольшом наброске «Я хочу рассказать вам…» нетрудно увидеть черты автопортрета: «Саша был преизбалованный, пресвоевольный ребенок. Он семи лет умел уже прикрикнуть на непослушного лакея.
Приняв гордый вид, он умел с презреньем улыбнуться на низкую лесть толстой ключницы. Между тем природная всем склонность к разрушению развивалась в нем необыкновенно» (ПСС, т.6, с.201).
Светлое начало, которое заложено Богом в каждого человека, не может совсем исчезнуть, ибо образ Божий в человеке неразрушим. Иногда, хотя и очень редко, сумерки души, когда предмет желаний мрачен, сменялись светом и покоем:
Прозрачный сумрак, луч лампады,
Кивот и крест, симв
ол святой…
Все полно мира и отрады
Вокруг тебя и над тобой.
(Ветка Палестины. 1837).
Свет этот не разгонял внутренний мрак, но лишь вел к мучительному сознанию, что
… тайный яд течет в моей крови:
Меж радостью и горем полусвет;
Душа сама собою стеснена, Жизнь ненавистна, но и смерть страшна, Находишь корень мук в себе самом, И небо обвинить нельзя ни в чем.
Я к состоянью этому привык, Но ясно выразить его б не мог Ни ангельский, ни демонский язык: Они таких не ведают тревог, В одном всё чисто, а в другом всё зло. Лишь в человеке встретиться могло Священное с порочным.
Все его
Мученья происходят оттого.
(1831-го июня 11 дня).
Первое дошедшее произведение, посвященное теме демона (Мой демон), было написано пятнадцатилетним отроком:
Собранье зол его стихия.
…………………………………
Он недоверчивость вселяет,
Он презрел чистую любовь, Он все моленья отвергает, Он равнодушно видит кровь, И звук высоких ощущений
Он давит голосом страстей…
Внешним поводом к написанию этого стихотворения явился «Демон» А.Пушкина (1823, опубл. в 1824). Уже в названии нетрудно почувствовать разницу этих произведений: М. Лермонтов выразительно прибавляет местоимение мой. В расширенном и переработанном варианте стихотворения «Мой демон» (1831). М.Лермонтов признается в непреодолимой зависимости от злобного противника добра:
И гордый демон не отстанет,
Пока живу я, от меня И ум мой озарять он станет Лучом чудесного огня; Покажет образ совершенства И вдруг отнимет навсегда И, дав предчувствия блаженства,
Не даст мне счастья никогда.
Стихотворение А.Пушкина не более как аллегорическое выражение тех нравственных искушений, которые он пережил в тяжелый для него 1823 год.
В.Ф.Одоевского в 1824 году в статье «Новый демон» писал: «С каким сумрачным наслаждением читал я произведение, где поэт России так живо олицетворил те непонятные чувствования, которые холодят нашу душу посреди восторгов самых пламенных.
Глубоко проникнул он в сокровищницу сердца человеческого, из нее похитил ткани, неприкосновенные для простолюдина, – которыми облек он своего таинственного Демона.
Но не только внутри существует сей злобный гений, он находится и вне нас; последний не так опасен, как первый, – но не менее мучителен».
М.Лермонтов же сознавал себя побежденным демонической силой:
Две жизни в нас до гроба есть,
Есть грозный дух: он чужд уму; Любовь, надежда, скорбь и месть: Всё, всё подвержено ему. Он основал жилище там, Где можем память сохранять, И предвещает гибель нам, Когда уж поздно избегать. Терзать и мучить любит он; В его речах нередко ложь; Он точит жизнь как скорпион.
Ему поверил я
– и что ж!
Взгляните на мое чело, Всмотритесь в очи, в бледный цвет; Лицо мое вам не могло
Сказать, что мне пятнадцать лет.
(Отрывок. 1830).
Поэт побежден им, потому что ему поверил. Но не только поверил. В стихотворенииМолитва (1829) есть страшное признание, что он сознательно обращается к этой темной силе:
Не обвиняй меня, Всесильный,
И не карай меня, молю, За то, что мрак земли могильный С ее страстями я люблю; За то, что редко в душу входит Живых речей твоих струя, За то, что в заблужденье бродит Мой ум далеко от тебя; …………………………………… За то, что мир земной мне тесен, К тебе ж проникнуть я боюсь, И часто звуком грешных песен
Я, Боже, не тебе молюсь….
Внешне приведенное стихотворение может показаться одной из ранних попыток преодолеть демонизм, как тяжкую болезнь духа. Автор обращается к Богу с просьбой не карать его. Но это иллюзия.
В произведении нет ни одной покаянной строки, а без возрождения через покаяние и стяжания благодати Божией выйти из этого плена невозможно.
По мнению И.А.Ильина XIX век создал в литературе особый культ демонии: «Изображают его как «умницу», как «светоносного просветителя», как «забавника», как «волокиту», как «добряка», как «революционера», как подлежащего искуплению, как «двигателя прогресса», как существо, требующее сочувствия и сострадания, как «вестника свободы и разума», как благородного «протестанта»…
Перебирают все возможные облики и комбинации, чтобы убедить себя в его «безвредности», «невинности», силе и привлекательности… не понимая, куда это все ведет и чем это закончится…
И не замечают, что все это становится проповедью человеческого самообожествления и оправданием, т.е. разнузданием человеческой порочности…
Обратите вниманиеМожно было бы сказать, что демонический человек заигрывает с сатаною; играя, он «облекается в него», вчувствуется в него, рисуется его чертами, он тяготеет к сатане: испытуя, наслаждаясь, предчувствуя ужас и изображая его, он вступает с ним (по народному поверию) в договоры и, сам, не замечая того, становится его удобным «жилищем» (О демонизме и сатанизме, – Соб. Соч. в 10 томах. М.,1996, т.6).
Трудно найти писателя XIX века, которого бы так сильно занимала тема демона, как М.Лермонтова:
поэма «Демон», незаконченный роман «Вадим», поэмы «Азраил» и «Ангел смерти», драмы «Маскарад» и «Два брата», роман «Герой нашего времени», «Сказка для детей» (1840), баллада «Тамара» – дань теме, в которой болезненно выразилось внутреннее состояние М.Лермонтова.
Это подтверждается работой над романом «Вадим» (1832-33). Произведение осталось незаконченным.
При создании образа главного героя М.Лермонтов прибегает к рефлексии, т.е. к самонаблюдению.
Он писал 28 авг. 1832 г. М.А.Лопухиной: «мой роман [Вадим] становится безнадежным предприятием; я проник в свою душу, чтобы извлечь из нее все, что способно обратиться в ненависть, – и я в беспорядке опрокинул все это на бумагу» (ПСС, М., 2001, т.7, с.33).
Врубель “Демон”
(какой благородный вид у Демона в картине Врубеля – это образ познания – и вовсе не темной силы – ЮК)
Над «Демоном» М.Лермонтов работал более десяти лет (1829-39). Исследователи насчитывают восемь редакций (включая наброски).
При работе над первой редакцией (1829) были сделаны два варианта Посвящения и написаны 93 стиха, а также два прозаических наброска плана поэмы.
(а здесь образ сомнения – как бы не совершить ошибки – ЮК)
-=–=-=-=-
.
смотреть в журнале на малом экране
Источник
Источник: https://obiskusstve.com/1159234181864360711/oshibki-kritiki-lermontova/
Ошибки критики лермонтова
из дневника Пчелка_Майя_1 Как в свете христианского учения можно оценить «Демона» М.Ю.Лермонтова? (плюс иллюстрации)
Отвечает Иеромонах Иов (Гумеров) Обращение М.Лермонтова к этой теме не было делом только литературно-творческого выбора, а имело глубоко личные мотивы. Интерес этот прослеживается в течение всей его поэтической жизни, начиная с ранних, недошедших до нас стихотворных опытов. В Сказке для детей (1840) поэт признается:
Кипя огнем и силой юных лет,
Я прежде пел про демона иного:
То был безумный, страстный, детский бред.
Бог знает, где заветная тетрадка?
(проолжение этих заблужднний ниже – ЮК)
Ошибки критики лермонтова С ХРИСТИАНСКИХ ПОЗИЦИЙ
======== поверхностная критика Иеромонаха Иов (Гумеров) =====
Косаговский * Лермонтов “настанет год… России черный год когда царей корона упадет…”
вначале надо понять что мы живем в идеальном мире Создателя
где нет ничего лишнего что мешало бы жить счастливо
и все наши влечения (инстинктивные) естественны
т.к. от Создателя – от его природы которую он дал миру
и разумеется нет никаких Демонов и чертей
это лишь заблуждения-ошибки
которые пастухам объяснял Христос словом “бес” или “дьявол”
Косаговский * Демон и Тамара
чтобы не делать ошибок
в них надо разбираться и понимать
вот поспешный поверхностный вывод критика:
«Мой демон» (1831). М.Лермонтов признается в непреодолимой зависимости от злобного противника добра:
И гордый демон не отстанет,
Пока живу я, от меня
И ум мой озарять он станет
Лучом чудесного огня;
Покажет образ совершенства
И вдруг отнимет навсегда
И, дав предчувствия блаженства,
Не даст мне счастья никогда.
“М.Лермонтов же сознавал себя побежденным демонической силой:”
Две жизни в нас до гроба есть,
Есть грозный дух: он чужд уму;
Любовь, надежда, скорбь и месть:
Всё, всё подвержено ему.
Он основал жилище там,
Где можем память сохранять,
И предвещает гибель нам,
Когда уж поздно избегать.
Терзать и мучить любит он;
В его речах нередко ложь;
Он точит жизнь как скорпион.
Ему поверил я – и что ж!
Взгляните на мое чело,
Всмотритесь в очи, в бледный цвет;
Лицо мое вам не могло
Сказать, что мне пятнадцать лет.
(Отрывок. 1830).
если отбросить ошибки критика
– как же все обстоит на самом деле?
первое стихотворение – это обозначение
прекрасной тайны мира Создателя
и устремление обозначить познание целью жизни
последнее стихотворение это автопортрет
написанный глядя в зеркало
но не красками а словами
и то что в 15 лет исследователь увидел что есть
опасности заблуждений – это замечательно и прекрасно
и не повод это ставить ему в вину
да еще и признавать что он побежден этой темной силой
непознанного и непонятного в мире
Лермонтов ничего не сделал предосудительного
а наоборот делал все что угодно богу
когда пытался понять самые темные стороны жизни
поверхностный и торопливый вывод делает критик:
“В стихотворении Молитва (1829) есть страшное признание, что он сознательно обращается к этой темной силе:”
Не обвиняй меня, Всесильный,
И не карай меня, молю,
За то, что мрак земли могильный
С ее страстями я люблю;
За то, что редко в душу входит
Живых речей твоих струя,
За то, что в заблужденье бродит
Мой ум далеко от тебя;
……………………………………
За то, что мир земной мне тесен,
К тебе ж проникнуть я боюсь,
И часто звуком грешных песен
Я, Боже, не тебе молюсь….
вот именно познавая тайны мира Создателя
– это тоже служение богу
только поняв и значит бросив свет в темень
можно убрать из жизни все что давит и мешает
таковы и заблуждения цитируемого И.А.Ильина все свалить в одну кучу
не понимая что больше половины а может и все
– прекрасно а не не безобразно:
особый культ демонии: «Изображают его как «умницу», как «светоносного просветителя», как «забавника», как «волокиту», как «добряка», как «революционера», как подлежащего искуплению, как «двигателя прогресса», как существо, требующее сочувствия и сострадания, как «вестника свободы и разума», как благородного «протестанта»…
быть умницей не грех как и светоносным просветителем
и даже революционером быть полезно
в искусстве и в науке и даже в осмыслении развитии общества
и единственно что недопустимо делать ошибку той части революционеров
что допускают путь насилия – “насильно нельзя улучшить государство”
светлая формула Пушкина бросает свет и рассеивает все заблуждения
волокитство – тоже естественное влечение данное от бога
не грех волочиться и целоваться
– грех лишь расставаться после поцелуев
даже “самообожествление” в котором обвиняют тут Лермонтова
неуместно – он лишь пытается понять и разобраться
– и никакого греха в том нет
гораздо хуже тщеславное самобожествление
постоянно твердить уйдя от жизни в кельи “я приближаюсь к богу!”
ведь по замыслу творца и цель бога – счастье человека:
и это удовлетворять все его божественные (данные им) инстинкты
– любить и радоваться … познавать… дружить … быть верными
проявлять сострадание и милосердие и самопожертвования
спасая других или отечество
а вовсе не убегать от жизни данной Создателем
в монастыри и кельи для молитв
констатация “саморефлексии” не бросает тени на Лермонтова:
«мой роман [Вадим] становится безнадежным предприятием; я проник в свою душу, чтобы извлечь из нее все, что способно обратиться в ненависть, – и я в беспорядке опрокинул все это на бумагу»
так что критика романа “Вадим” то же не уместна
– попытка понять самого себя
чтобы ответить и понять – что такое человек
– это тоже удовлетворение божественного (данного богом)
инстинкта к познанию
все обвинения гениального поэта – это всего лишь непонимание
желания поэта заглянуть в глаза
Бесконечности и Мироздания и Бога…
www.youtube.com/embed/eZjbmhtCVw0
-=-
продолжение
Появление демонизма в раннем возрасте составляет всегда тайну, в которую проникнуть трудно. Взрослый сам отдает себя во власть темной губительной силы, когда совершает грехи (ожесточенное противление Божественной истине, богохульство, сознательное обращение к темной силе, гордая самонадеянность и др.), которые лишают его охраняющей помощи Божией.
Ребенок еще не способен на такие грехи, однако семена их могут запасть в уже в младенческую душу. «Младенцы, – пишет блаж. Августин, – невинны по своей телесной слабости, а не по душе своей. Я видел и наблюдал ревновавшего малютку: он еще не говорил, но бледный, с горечью смотрел на своего молочного брата.
Кто не знает таких примеров?» (Исповедь. I.VII). Тонкая, еще не огрубевшая как у взрослого, душа ребенка с первых мгновений жизни обладает восприимчивостью к проявлениям добра и зла в окружающем его мире.
СоветКогда вся духовная атмосфера в семье проникнута духом благочестия, младенец всем своим существом тянется к нему.
Если в той среде, в которой проходит жизнь младенца, присутствует духовно-нравственный яд, то душа ребенка постепенно отравляется.
Одним из пагубных последствий этого является гипертрофированный эгоизм. У родителей, живущих по законам мира сего, это вызывает восторг. Они видят в этой «раннее проявление яркой личности».
Чем больше в человеке природных дарований, тем более питательной оказывается почва для мощного роста ядовитого корня себялюбия, если нравственное развитие получило с самого начала неправильное направление.
Слабые попытки привить здоровые этические понятия оказываются бесплодными. С.А.Раевский, крестник бабушки М.Лермонтова Е.А.Арсеньевой, вспоминал о самом раннем периоде будущего поэта: «все ходило кругом да около Миши.
Все должны были угождать ему, забавлять его. Зимою устраивалась гора, и вся дворня, собравшись, потешала его» (М.Ю.Лермонтов. ПСС., т.10, М., 2002, с.430).
Илья Александрович Арсеньев, московский знакомый и дальний родственник Лермонтова писал: «В числе лиц, посещавших изредка наш дом, была Арсеньева, бабушка поэта Лермонтова (приходившаяся нам сродни), которая всегда привозила к нам своего внука, когда приезжала из деревни на несколько дней в Москву.
Приезды эти были весьма редки, но я все-таки помню, как старушка Арсеньева, обожавшая своего внука, жаловалась постоянно на него моей матери.
Обратите вниманиеДействительно, судя по рассказам, этот внучек-баловень, пользуясь безграничною любовью своей бабушки, с малых лет уже превращался в домашнего тирана, не хотел никого слушаться, трунил над всеми, даже над своей бабушкой и пренебрегал наставлениями и советами лиц, заботившихся о его воспитании.
Одаренный от природы блестящими способностями и редким умом, Лермонтов любил преимущественно проявлять свой ум, свою находчивость в насмешках над окружающею его средою и колкими, часто очень меткими остротами оскорблял иногда людей, достойных полного внимания и уважения.
С таким характером, с такими наклонностями, с такой разнузданностию он вступил в жизнь и, понятно, тотчас же нашел себе множество врагов» (Слово живое о неживых. – М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. – М., 1989, с. 56).
В небольшом наброске «Я хочу рассказать вам…» нетрудно увидеть черты автопортрета: «Саша был преизбалованный, пресвоевольный ребенок. Он семи лет умел уже прикрикнуть на непослушного лакея.
Приняв гордый вид, он умел с презреньем улыбнуться на низкую лесть толстой ключницы. Между тем природная всем склонность к разрушению развивалась в нем необыкновенно» (ПСС, т.6, с.201).
Светлое начало, которое заложено Богом в каждого человека, не может совсем исчезнуть, ибо образ Божий в человеке неразрушим. Иногда, хотя и очень редко, сумерки души, когда предмет желаний мрачен, сменялись светом и покоем:
Прозрачный сумрак, луч лампады,
Кивот и крест, символ святой…
Все полно мира и отрады
Вокруг тебя и над тобой.
(Ветка Палестины. 1837).
Свет этот не разгонял внутренний мрак, но лишь вел к мучительному сознанию, что
… тайный яд течет в моей крови:
Меж радостью и горем полусвет;
Душа сама собою стеснена,
Жизнь ненавистна, но и смерть страшна,
Находишь корень мук в себе самом,
И небо обвинить нельзя ни в чем.
Я к состоянью этому привык,
Но ясно выразить его б не мог
Ни ангельский, ни демонский язык:
Они таких не ведают тревог,
В одном всё чисто, а в другом всё зло.
Лишь в человеке встретиться могло
Священное с порочным.
Все его
Мученья происходят оттого.
(1831-го июня 11 дня).
Первое дошедшее произведение, посвященное теме демона (Мой демон), было написано пятнадцатилетним отроком:
Собранье зол его стихия.
…………………………………
Он недоверчивость вселяет,
Он презрел чистую любовь,
Он все моленья отвергает,
Он равнодушно видит кровь,
И звук высоких ощущений
Он давит голосом страстей…
Внешним поводом к написанию этого стихотворения явился «Демон» А.Пушкина (1823, опубл. в 1824). Уже в названии нетрудно почувствовать разницу этих произведений: М. Лермонтов выразительно прибавляет местоимение мой. В расширенном и переработанном варианте стихотворения «Мой демон» (1831). М.Лермонтов признается в непреодолимой зависимости от злобного противника добра:
И гордый демон не отстанет,
Пока живу я, от меня
И ум мой озарять он станет
Лучом чудесного огня;
Покажет образ совершенства
И вдруг отнимет навсегда
И, дав предчувствия блаженства,
Не даст мне счастья никогда.
Стихотворение А.Пушкина не более как аллегорическое выражение тех нравственных искушений, которые он пережил в тяжелый для него 1823 год.
В.Ф.Одоевского в 1824 году в статье «Новый демон» писал: «С каким сумрачным наслаждением читал я произведение, где поэт России так живо олицетворил те непонятные чувствования, которые холодят нашу душу посреди восторгов самых пламенных.
Глубоко проникнул он в сокровищницу сердца человеческого, из нее похитил ткани, неприкосновенные для простолюдина, – которыми облек он своего таинственного Демона.
Но не только внутри существует сей злобный гений, он находится и вне нас; последний не так опасен, как первый, – но не менее мучителен».
М.Лермонтов же сознавал себя побежденным демонической силой:
Две жизни в нас до гроба есть,
Есть грозный дух: он чужд уму;
Любовь, надежда, скорбь и месть:
Всё, всё подвержено ему.
Он основал жилище там,
Где можем память сохранять,
И предвещает гибель нам,
Когда уж поздно избегать.
Терзать и мучить любит он;
В его речах нередко ложь;
Он точит жизнь как скорпион.
– и что ж!
Взгляните на мое чело,
Всмотритесь в очи, в бледный цвет;
Лицо мое вам не могло
Сказать, что мне пятнадцать лет.
(Отрывок. 1830).
Поэт побежден им, потому что ему поверил. Но не только поверил. В стихотворенииМолитва (1829) есть страшное признание, что он сознательно обращается к этой темной силе:
Не обвиняй меня, Всесильный,
И не карай меня, молю,
За то, что мрак земли могильный
С ее страстями я люблю;
За то, что редко в душу входит
Живых речей твоих струя,
За то, что в заблужденье бродит
Мой ум далеко от тебя;
……………………………………
За то, что мир земной мне тесен,
К тебе ж проникнуть я боюсь,
И часто звуком грешных песен
Я, Боже, не тебе молюсь….
Внешне приведенное стихотворение может показаться одной из ранних попыток преодолеть демонизм, как тяжкую болезнь духа. Автор обращается к Богу с просьбой не карать его. Но это иллюзия.
В произведении нет ни одной покаянной строки, а без возрождения через покаяние и стяжания благодати Божией выйти из этого плена невозможно.
По мнению И.А.Ильина XIX век создал в литературе особый культ демонии: «Изображают его как «умницу», как «светоносного просветителя», как «забавника», как «волокиту», как «добряка», как «революционера», как подлежащего искуплению, как «двигателя прогресса», как существо, требующее сочувствия и сострадания, как «вестника свободы и разума», как благородного «протестанта»…
Перебирают все возможные облики и комбинации, чтобы убедить себя в его «безвредности», «невинности», силе и привлекательности… не понимая, куда это все ведет и чем это закончится…
И не замечают, что все это становится проповедью человеческого самообожествления и оправданием, т.е. разнузданием человеческой порочности…
Обратите вниманиеМожно было бы сказать, что демонический человек заигрывает с сатаною; играя, он «облекается в него», вчувствуется в него, рисуется его чертами, он тяготеет к сатане: испытуя, наслаждаясь, предчувствуя ужас и изображая его, он вступает с ним (по народному поверию) в договоры и, сам, не замечая того, становится его удобным «жилищем» (О демонизме и сатанизме, – Соб. Соч. в 10 томах. М.,1996, т.6).
Трудно найти писателя XIX века, которого бы так сильно занимала тема демона, как М.Лермонтова:
поэма «Демон», незаконченный роман «Вадим», поэмы «Азраил» и «Ангел смерти», драмы «Маскарад» и «Два брата», роман «Герой нашего времени», «Сказка для детей» (1840), баллада «Тамара» – дань теме, в которой болезненно выразилось внутреннее состояние М.Лермонтова.
Это подтверждается работой над романом «Вадим» (1832-33). Произведение осталось незаконченным.
При создании образа главного героя М.Лермонтов прибегает к рефлексии, т.е. к самонаблюдению.
Он писал 28 авг. 1832 г. М.А.Лопухиной: «мой роман [Вадим] становится безнадежным предприятием; я проник в свою душу, чтобы извлечь из нее все, что способно обратиться в ненависть, – и я в беспорядке опрокинул все это на бумагу» (ПСС, М., 2001, т.7, с.33).
Врубель “Демон”
(какой благородный вид у Демона в картине Врубеля – это образ познания – и вовсе не темной силы – ЮК)
Над «Демоном» М.Лермонтов работал более десяти лет (1829-39). Исследователи насчитывают восемь редакций (включая наброски).
При работе над первой редакцией (1829) были сделаны два варианта Посвящения и написаны 93 стиха, а также два прозаических наброска плана поэмы.
(а здесь образ сомнения – как бы не совершить ошибки – ЮК)
-=-
.
Источник: https://stihi.temadnya.com/1159226414577748742/oshibki-kritiki-lermontova/
Творчество Лермонтова в оценке критики 40-х гг
ID: 34622
Название работы: Творчество Лермонтова в оценке критики 40-х гг
Категория: Доклад
Предметная область: Литература и библиотековедение
Описание: Его ждет душевная чахотка и гибель.
Белинский: когда вышел роман Белинский пишет: дьявольский талант глубокий и могучий ум озлобленный рассудочный охлажденный взгляд Пушкин умер не без наследника лейтмотив статьи Белинского про Л.
Белинский попал под магическое влияние и скучно и грустно назывет его рефлекторным следовательно вся поэзия Л рефлекторна. бел оправдывает рефлексию безверие.
Язык: Русский
Дата добавления: 2013-09-08
Размер файла: 29 KB
Работу скачали: 8 чел.
Вопрос №8.
Творчество Лермонтова в оценке критики 40-х гг.
В 19 веке Пушкин, Лермонтов, Гоголь – знамена разных партий, их противопоставляли друг другу.
Критика 40-х гг. отличалась от критики 30-х.: она взяла на себя право судить художника. Лермонтов был первым, кто почувствовал это. Критика Лермонтова – это судебный процесс, состязание сторон.
Охранители: Греч, Булгарин, Сенковский пишут о Лермонтове чрезвычайно резко. Они считают, что он вывел не героя времени, а самого себя – человека гордыни и эгоизма. Уныние, разочарование – признак этого.
Славянофилы: герой – западный образец: «…забвение коренных начал национальной жизни». Эта лирика противна миру прекрасного, это душевная дисгармония.
Гоголь «О лиризме наших поэтов» пишет о религиозном чувстве лирики Лермонтова. «В чем же, наконец, существо русской поэзии» ведет скрытую полемику с Лермонтовым – безочарование лирики Лермонтова.
Поэзия должна вызывать человека на высшую битву за его душу. Герой Лермонтова признал над собой управление какой-то несчастной звезды, власть какого-то обольстительного демона.
Гоголь, считал, что проза Лермонтова выше его поэзии.
Герой нашего времени.
Николай первый: «Жалкая книга, показывающая большую испорченность автора. Дано изображение отвратительных характеров, заимствованных из нынешних иностранных романов».
Шевырев признает Л последователем Пушкина. «Это верный и яркий отблеск нашего великого гения». Лирика: «Человек, подающий прекрасные надежды. Его талант необыкновенный, но еще не раскрывшийся».
Печорин – призрак, отброшенный на нас западом. Автор испытал западное образование, чуждое всякому чувству веры. «Если признать Печорина героем нашего времени, то наш век тяжело болен». Высоко оценивает Максима Максимыча. Печорин – живой мертвец, страдающий жаждой власти.
Сенковский: «Это просто неудавшийся опыт юного писателя, ученический эскиз».
Булгарин: верно оценил роман: «Этот роман – нравственно-сатрическое произведение, раскрывающий пороки нашего времени. Главный вопрос – что ждет человека, лишенного веры, надежды, любви. Его ждет душевная чахотка и гибель. Автор объясняет болезнь нашего общества».
Белинский: когда вышел роман, Белинский пишет: «дьявольский талант», «глубокий и могучий ум», «озлобленный, рассудочный, охлажденный взгляд», «Пушкин умер не без наследника» – лейтмотив статьи Белинского про Л.
Белинский попал под магическое влияние «и скучно, и грустно», назывет его рефлекторным, следовательно, вся поэзия Л рефлекторна. Замысел: сравнить Л И Пушкина. «Рефлексия – дух времени и этап движения человечества к совершенству». Признает Л великим, так как он идет в ногу со временем.
«Талант уходит в ум». «У Л нет пушкинского разгула на пиру жизни, но везде вопросы». Вводит понятие философствующий дух художника. В художнике видит философа. Философский дух проявляется по-разному, у Л – рефлексия. Вводит понятие внутренний человек.
Это человек беспокойного духа, он требует движения. Почему безверие – качество ЛГ Лермонтова? Он его напрямую связывает с самим автором. Безверие Л – это разрушение религиозного сознания в 40-х гг. бел оправдывает рефлексию, безверие.
Все старое разрушено, а нового ничего нет – вот причина безверия. Бел поднимает дисгармоничного героя на щит.
Авторская позиция Л была другой. Он ужасается нигилизму своего ЛГ. Лейтмотив – ужас перед новым человеком, потерявшим духовную основу.
Бел видит пафос его ЛГ в социальности. Бел отражает западнические рев-дем взгляды: «Л – решитель важнейших современных вопросов». Бел отводит ему место пигмея зла, решителя вопросов злобы дня.
Бел в 40-е гг. не мог соединить 2 линии: современные вопросы и глубокий талант художника.
«ГНВ».
Сначала Бел оповещает, что вышел новый роман, который ставит современные вопросы. Потом появляется статья. Лейтмотив: «Л объективировал современное общество и его представителей».
Представители общественности у него – посредственности, а все благородное и даровитое в Печорине. Сравнивал «ГНВ» и «ЕО». Печорин по идее выше Онегина. Подчеркивается философский дух. Но роман Пушкина в художественном смысле сильнее.
«Равнодушие Онегина сменилось самоанализом, поисками высшего смысла жизни. Грустная дума о нашем времени».
Бел считает, что в будущем Печорины будут способны изменить жизнь к лучшему. Печорины будут бороться: революционизирует роман и Печорина. Подводит его под тип Гамлета и Фауста. «Перед нами русский Гамлет, но он выйдет из рефлексии в гармонию (как Фауст). Печорин – общечеловеческий тип развивающегося духа».
Резко отрицательно оценивал Герцен. «Успел во всем разочароваться, не успев ничем очароваться».
В Печорине Бел не любит кокетничания. Этот образ не завершен, это только начало.
Источник: https://5fan.ru/wievjob.php?id=34622
Русские писатели и публицисты о Лермонтове
РУССКИЕ ПИСАТЕЛИ И ПУБЛИЦИСТЫ О ЛЕРМОНТОВЕ
Виссарион БЕЛИНСКИЙ, писатель, критик, публицист, философ.
Из статьи «Герой нашего времени» (1841 г.).
Самые первые произведения Лермонтова были ознаменованы печатью какой-то особенности: они не походили ни на что, являвшееся до Пушкина и после Пушкина. Трудно было выразить словом, что в них было особенного, отличавшего их даже от явлений, которые носили на себе отблеск истинного и замечательного таланта.
Тут было все — и самобытная, живая мысль, одушевлявшая обаятельно прекрасную форму, как теплая кровь одушевляет молодой организм и ярким, свежим румянцем проступает на ланитах юной красоты; тут была и какая-то мощь, горделиво владевшая собою и свободно подчинявшая идее своенравные порывы свои; тут была и оригинальность, которая в простоте и естественности открывает собою новые, дотоле невиданные миры и которая есть достояние одних гениев; тут было много чего-то столь индивидуального, столь тесно соединенного с личностью творца, — много такого, что мы не можем иначе охарактеризовать, как назвавши «лермонтовским элементом»… Какой избыток силы, какое разнообразие идей и образов, чувств и картин! Какое сильное слияние энергии и грации, глубины и легкости, возвышенности и простоты! Читая всякую строку, вышедшую из-под пера Лермонтова, будто слушаешь музыкальные аккорды и в то же время следишь взором за потрясенными струнами, с которых сорваны они рукою невидимою… Тут, кажется, соприсутствуешь духом таинству мысли, рождающейся из ощущения, как рождается бабочка из некрасивой личинки… Тут нет лишнего слова, не только лишней страницы: все на месте, все необходимо, потому что все перечувствовано прежде, чем сказано, все видено прежде, чем положено на картину… Нет ложных чувств, ошибочных образов, натянутого восторга: все свободно, без усилия, то бурным потоком, то светлым ручьем, излилось на бумагу… Быстрота и разнообразие ощущений покорены единству мысли; волнение и борьба противоположных элементов послушно сливаются в одну гармонию, как разнообразие музыкальных инструментов в оркестре, послушных волшебному жезлу капельмейстера… Но, главное — все это блещет своими, незаимствованными красками, все дышит самобытною и творческою мыслию, все образует новый, дотоле невиданный мир…
Иван ТУРГЕНЕВ, писатель, член-корреспондент Петербургской АН с 1860 г.
Из «Литературных и житейских воспоминаний» (1852 г.).
Лермонтова я тоже видел всего два раза: в доме одной знатной петербургской дамы, княгини Шой, и несколько дней спустя на маскараде в Благородном собрании, под новый 1840 год. У княгини Шаховской я, весьма редкий и непривычный посетитель светских вечеров, лишь издали, из уголка, куда я забился, наблюдал за быстро вошедшим в славу поэтом…
В наружности Лермонтова было что-то зловещее и трагическое; какой-то сумрачной и недоброй силой, задумчивой презрительностью и страстью веяло от его смуглого лица, от его больших и неподвижно-темных глаз. Их тяжелый взор странно не согласовался с выражением почти детски нежных и выдававшихся губ…
Известно, что он до некоторой степени изобразил самого себя в Печорине. Слова «Глаза его не смеялись, когда он смеялся» и т.д. — действительно, применялись к нему.. Не было сомнения, что он, следуя тогдашней моде, напустил на себя известного рода бай-роновский жанр, с примесью других, еще худших капризов и чудачеств.
И дорого же он поплатился за них! Внутренне Лермонтов, вероятно, скучал глубоко; он задыхался в тесной сфере, куда его втолкнула судьба.
На бале дворянского собрания ему не давали покоя, беспрестанно приставали к нему, брали его за руки; одна маска сменялась другою, а он почти не сходил с места и молча слушал их писк, поочередно обращая на них свои сумрачные глаза. Мне тогда же почудилось, что я уловил на лице его прекрасное выражение поэтического творчества…
Александр ГЕРЦЕН, писатель, публицист, философ.
Из статьи «Русская литература: Михаил Лермонтов» (1860 г.).
Рядом с Пушкиным стоит другой поэт — его младший современник… Как и большинство русских дворян, он с юных лет служил в гвардии. Стихотворение, написанное им на смерть Пушкина, повлекло за собою ссылку на Кавказ: Лермонтов так глубоко полюбил тот край, что в известном смысле его можно считать певцом Кавказа. Жизнь Лермонтова, хотя он обладал полной материальной независимостью — этим редким для поэтов даром судьбы, — была тем не менее сплошной цепью страданий, о чем достаточно красноречиво говорят его стихотворения. Преданный и открытый в дружбе, непоколебимый и бесстрашный в ненависти, он не раз должен был испытать горечь разочарования. Слишком часто отторгали его от друзей истинных, слишком часто предавали его друзья ложные. Выросший в обществе, где невозможно было открыто высказать все, что переполняло его, он был обречен выносить тягчайшую из человеческих пыток — молчать при виде несправедливости и угнетения. С душою, горевшей любовью к прекрасному и свободному, он был вынужден жить в обществе, которое прикрывало свое раболепие и разврат фальшивым блеском показного великолепия. Первая же попытка открыто выразить бурлившее в его душе яростное возмущение — ода на смерть Пушкина — навлекла на него изгнание. Путь активной борьбы для него был закрыт, единственное, чего у него не могли отнять, был его поэтический гений, и теперь, когда душа его переполнялась, он обращался к поэзии, вызывая к жизни полные мучительной боли звуки, патетические мелодии язвительную сатиру или любовную песнь. Его произведения — это всегда правдивое выражение глубоко пережитого и до конца прочувствованного, всегда внутренняя необходимость, порожденная какой-то особой ситуацией, особым импульсом, что, как заметил Гете, всегда служило отличительным признаком истинной поэзии. Лермонтов находился под сильнейшим влиянием гения Пушкина, с чьим именем, как мы уже сказали, связано начало его литературной известности. Но Лермонтов никогда не был подражателем Пушкина. В отличие от Пушкина Лермонтов никогда не искал мира с обществом, в котором ему приходилось жить: он смертельно враждовал с ним — вплоть до дня своей гибели. День 14 декабря 1825 г., который завершил собою период относительно мягкого царствования Александра, допускавшего некоторые ростки либерализма, и кровавым террором возвестил становление деспотического режима Николая, стал переломным днем в жизни России, в русской литературе. Пушкин в то время находился в зените славы; Лермонтов только вступал в литературу. Лермонтов принадлежит к числу поэтов, которых принято называть «субъективными». Его произведения отражают прежде всего его собственный внутренний мир — его радости и печали, его надежды и разочарования. Герои Лермонтова — часть его самого; его стихотворения — самая полная его биография. Все это отнюдь не следует понимать в том смысле, что он был лишен качеств объективного поэта. Ничего подобного. Многие его произведения — «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова», например, — доказывают, что он в полной мере обладал умением создавать характеры, никак не подсказанные его собственным. Но он принадлежал к тем натурам, в чьих сердцах все струны, связывающие их с эпохой, звучат с такой неистовой силой, что их творческий гений никогда не может полностью освободиться от личных переживаний, впечатлений, раздумий. Подобные натуры обычно появляются в периоды упадка устоявшихся форм общественной жизни, в переходное время, когда в обществе господствует скептицизм и нравственное разложение. Кажется, что в такие времена в них одних находят убежище чистейшие идеалы человечества; только их устами они провозглашаются. Они клеймят пороки общества, обнажая свои собственные раны, ошибки и внутреннюю борьбу, и в то же время они искупают и исцеляют этот прогнивший мир, раскрывая красоту и совершенство человеческой натуры, в тайны которой может проникнуть только гений. В их творчестве слиты воедино эпос и лирика, действие и размышление, повествование и сатира. Барбье и более всего Байрон представляют этот тип поэта; оба они, как и Пушкин, оказали на Лермонтова немалое влияние… Но влияния эти ни в малейшей степени не подавили его самобытности, скорее, напротив, они лишь усилили и отточили ее.
Что, однако, особенно примечательно в творчестве Лермонтова — это реализм, который… составляет, пожалуй, наиболее характерную черту русской литературы вообще…
Лермонтов, куда бы он ни обращал мысль, всегда остается на твердой почве реальности, и этому-то мы и обязаны исключительной точности, свежести и правдивости его эпических поэм, равно как и беспощадной искренности его лирики, которая всегда есть правдивое зеркало его души.
Из книги «Записки о русской литературе» (1861 г.).
Сколько он написал нам превосходных стихов… Он проклинал и мучился, и вправду мучился. Он мстил и прощал, он писал и хохотал — был великодушен и смешон.
Он любил нашептывать странные сказки заснувшей молодой девочке и смущал ее девственную кровь, и рисовал перед ней странные видения, о которых еще ей не следовало бы грезить, особенно при таком высоко нравственном воспитании, которое она получила.
Он рассказывал нам свою жизнь, свои любовные проделки: вообще он нас как будто мистифицировал; не то говорит серьезно, не то смеется над нами. Наши чиновники знали его наизусть, и вдруг все начинали корчить Мефистофелей, только что выйдут, бывало, из департамента.
Мы не соглашались с ним иногда, нам становилось и тяжело, и досадно, и грустно, и жаль кого-то, и злоба брала нас. Наконец ему наскучило с нами; он нигде и ни с кем не мог ужиться; он проклял нас, и осмеял «насмешкой горькою обманутого сына над промотавшимся отцом», и улетел от нас… Мы долго следили за ним, но наконец он где-то погиб — бесцельно, капризно и даже смешно. Но мы не смеялись…
Владимир СОЛЛОГУБ, писатель.
Из книги «Воспоминания» (1887г.).
Смерть Пушкина возвестила России о появлении нового поэта — Лермонтова. С Лермонтовым я сблизился у Карамзиных и был в одно время с ним сотрудником «Отечественных записок»… Я всегда считал и считаю себя не литератором ех рrоfesso, а любителем, прикомандированным к русской литературе по поводу дружеских сношений. Впрочем, и Лермонтов, несмотря на громадное его дарование, почитал себя не чем иным, как любителем, и, так сказать, шалил литературой. Смерть Лермонтова, по моему убеждению, была не меньшею утратою для русской словесности, чем смерть Пушкина и Гоголя. В нем выказывались с каждым днем новые залоги необыкновенной будущности: чувство становилось глубже, форма яснее, пластичнее, язык самобытнее. Он рос по часам, начал учиться, сравнивать. В нем следует оплакивать не столько того, кого мы знаем, сколько того, кого мы могли бы знать. Последнее наше свидание мне очень памятно. Это было в 1841 году: он уезжал на Кавказ и приехал ко мне проститься. «Однако ж, — сказал он мне, — я чувствую, что во мне действительно есть талант. Я думаю серьезно посвятить себя литературе. Вернусь с Кавказа, выйду в отставку, и тогда давай вместе издавать журнал». Он уехал в ночь. Вскоре он был убит. Настоящим художникам нет еще места, нет еще обширной сферы в русской жизни. И Пушкин, и Гоголь, и Лермонтов, и Глинка, и Брюллов были жертвами этой горькой истины. Лермонтов, с которым я находился сыздавна в самых товарищеских отношениях.., как все люди, живущие воображением, и в особенности в то время, жаждал ссылки, притеснений, страданий, что, впрочем, не мешало ему веселиться и танцевать до упаду на всех балах…
Лермонтов, одаренный большими самородными способностями к живописи, как и к поэзии, любил чертить пером и даже кистью вид разъяренного моря, из-за которого подымалась оконечность Александровской колонны с венчающим ее ангелом. В таком изображении отзывалась его безотрадная, жаждавшая горя фантазия.
Валерий БРЮСОВ, поэт, прозаик, драматург, переводчик, литературовед.
Из статьи «Оклеветанный стих» (1903 г.).
Лермонтов был поэтом для себя самого. В этом существенное отличие лермонтовской поэзии от пушкинской… Лермонтову было важно только уяснить самому себе свое чувство. Пушкин работал над стихами, делал их.
Часто он сначала писал прозою содержание задуманной вещи, потом перелагал эту прозу в грубые стихи — иногда без рифм и размера, — потом улучшал их, исправлял. Каждая переделка была у Пушкина совершенствованием. У Лермонтова стихи выходили из головы уже законченными.
Его варианты и первые и позднейшие равнопрекрасны и равноценны. Он не работал, а только выражал. Он вовсе не был стихотворцем, а только поэтом…
Владислав ХОДАСЕВИЧ, поэт, мемуарист, историк литературы.
Из статьи «Фрагменты о Лермонтове» (1914 г.).
Лермонтовские герои, истерзанные собственными страстями, ищущие бурь и самому раскаянию предающиеся, как новой страсти, упорно не хотят быть только людьми. Они «хотят их превзойти в добре и зле» — и, уж во всяком случае, превосходят в страдании. Чтобы страдать так, как страдает Демон, надо быть Демоном… Поэзия Лермонтова — поэзия страдающей совести. Его спор с небом — попытка переложить ответственность с себя, соблазненного миром, на Того, кто этот соблазнительный мир создал, кто «изобрел» его мучения. В послелермонтовской литературе вопросы совести сделались мотивом преобладающим, особенно в прозе: потому, может быть, что она дает больше простора для пристальных психологических изысканий. И в этом смысле можно сказать, что первая русская проза — «Герой нашего времени», в то время как «Повести Белкина», при всей их гениальности, есть до известной степени еще только проза французская. Лермонтов первый открыто подошел к вопросу о добре и зле не только как художник, но и как человек, первый потребовал разрешения этого вопроса как неотложной для каждого и насущной необходимости жизненной — сделал дело поэзии делом совести. Может быть, он предчувствовал, какой пламенный отклик найдет впоследствии его зов, когда говорил о себе, что он, Лермонтов, дал первый толчок тому движению, которое впоследствии благодаря Гоголю, Достоевскому и Толстому сделало русскую литературу литературой исповеди, вознесло на высоту недосягаемую, сделало искусством подлинно религиозным.
Но и еще в одном отношении литература русская глубоко перед ним обязана: он жизнью своей создал для нас великий образец художника.
Уходя от суда людского и не допуская людей присутствовать при последнем суде, Божьем, — как человек он, быть может, был прав, быть может, — нет. Этот вопрос разрешен тем же приговором, которого мы не знаем.
Но как художник он был несомненно прав. Неизбежная спутница художественного творчества — тайна.
Алексей ТОЛСТОЙ, писатель и общественный деятель, академик АН СССР с 1939 г.
Речь на торжественном заседании памяти М.Ю. Лермонтова (15 октября 1939 г.).
…Лермонтов-прозаик — это чудо, это то, к чему мы сейчас, через сто лет, должны стремиться, должны изучать лермонтовскую прозу, должны воспринимать ее как истоки великой русской прозаической литературы… Лермонтов в «Герое нашего времени», в пяти повестях: «Бэла», «Максим Максимыч», «Тамань», «Княжна Мери» и «Фаталист», связанных единым внутренним сюжетом — раскрытием образа Печорина, героя времени, продукта страшной эпохи, опустошенного, жестокого, ненужного человека, со скукой проходящего среди величественной природы и простых, прекрасных, чистых сердцем людей, — Лермонтов в пяти этих повестях раскрывает перед нами совершенство реального, мудрого, высокого по стилю и восхитительно благоуханного искусства.
Читаешь и чувствуешь: здесь все — не больше и не меньше того, что нужно и как можно сказать. Это глубоко и человечно. Эту прозу мог создать только русский язык, вызванный гением к высшему творчеству. Из этой прозы — и Тургенев, и Гончаров, и Достоевский, и Лев Толстой, и Чехов. Вся великая река русского романа растекается из этого прозрачного источника, зачатого на снежных вершинах Кавказа.
Анна АХМАТОВА, поэт, литературный критик, переводчик.
Из очерка «Все было подвластно ему» (1964 г.).
Он подражал в стихах Пушкину и Байрону и вдруг начал писать нечто такое, где он никому не подражал, зато всем уже целый век хочется подражать ему. Но совершенно очевидно, что это невозможно, ибо он владеет тем, что у актера называют «сотой интонацией». Слово слушается его, как змея заклинателя: от почти площадной эпиграммы до молитвы. Слова, сказанные им о влюбленности, не имеют себе равных ни в какой из поэзии мира. Это так неожиданно, так просто и так бездонно… Я уже не говорю о его прозе. Здесь он обогнал самого себя на сто лет и в каждой вещи разрушает миф о том, что проза — достояние лишь зрелого возраста. И даже то, что принято считать недоступным для больших лириков — театр, — ему было подвластно…
До сих пор не только могила, но и место его гибели полны памяти о нем. Кажется, что над Кавказом витает его дух, перекликаясь с духом другого великого поэта: «Здесь Пушкина изгнанье началось и Лермонтова кончилось изгнанье…».
«Наука в России» . – 2014 . – № 3. – С 72-79.
Источник: https://www.den-za-dnem.ru/page.php?article=1133
Загрузка...
