«Два голубя»
Эта
басня может служить примером того, как
мы можем самые различные жанры разыскать
в басне. Эта одна из немногих басен,
написанная с необычайным сочувствием
к тем, о ком она рассказывает; и взамен
классического злорадства, которым
обычно сопровождается нравоучительный
вывод, эта басня питает свою мораль на
сентиментальном чувстве умиления,
жалости и грусти.
Рассказ построен так,
что автор все время старается вызвать
у читателя сочувствие к тем приключениям,
которые испытывает голубок, и, в сущности
говоря, это единственная любовная
история, рассказанная в басне.
Стоит
прочитать эту басню, чтобы увидеть что
она воспроизводит эту историю совершенно
в стиле сентиментального романа или
рассказа о любовной разлуке двух любящих
сердец.
Хоть
подожди весны лететь в такую даль:
Уж
я тебя тогда удерживать не буду.
Теперь
еще и корм и скуден так и мал;
Да,
чу! и ворон прокричал:
Ведь
это, верно, к худу.
Недаром,
как показывают исследователи, басня
эта заимствована Лафонтеном из древнего
рассказа, где эта басня рассказывается
визирем царю, намеревающемуся предпринять
дальнее путешествие для отыскания
сокровищ, о которых он был извещен в
сновидении. Таким образом, романтическая
и сентиментальная основа этой басни
совершенно ясна, и это показывает нам,
как зерно сентиментального романа
прорастает из нашей басни. Таковы,
например, первые строчки:
Где
видишь одного, другой уж, верно, там;
И
радость и печаль — все было пополам.
Не
видели они, как время пролетало;
Бывало
грустно им, а скучно не бывало.
Ну,
кажется, куда б хотеть
Или
от милой, иль от друга?
Чем
ни начало сентиментальной повести в
стихах! И Жуковский совершенно прав,
когда он говорит, что эти стихи «милы
тем простодушием, с каким выражается в
них нежное чувство» (60, с. 56).
Ничего
специфически басенного здесь нет, и
недаром Жуковский приводит стих «под
ним, как океан, синеет степь кругом» как
образец живописного изображения бури,
то есть такого изображения, которое, с
точки зрения Лессинга, было бы совершенно
вредным и ненужным в басне.
«Стрекоза и муравей»
Тот
же Водовозов упоминает, что в этой басне
детям казалась очень черствой и
непривлекательной мораль муравья и все
их сочувствие было на стороне стрекозы,
которая хоть лето, да прожила грациозно
и весело, а не муравья, который казался
детям отталкивающим и прозаическим.
Может быть, дети были бы не так уж неправы
при такой оценке басни.
В самом деле,
казалось бы, если силу басни Крылов
полагает в морали муравья, то почему
тогда вся басня посвящена описанию
стрекозы и ее жизни и вовсе в басне нет
описания мудрой жизни муравья. Может
быть, и здесь детское чувство ответило
на построение басни — дети прекрасно
почувствовали, что истинной героиней
всего этого небольшого рассказа является
именно стрекоза, а не муравей.
И в самом
деле, в достаточной мере убедительно
уже то, что Крылов, почти не изменяющий
своему ямбу, вдруг переходит на хорей,
который, конечно же, соответствует
изображению стрекозы, а не муравья.
«Благодаря этим хореям, — говорит
Григорьев, — сами стихи как бы прыгают,
прекрасно изображая попрыгунью‑стрекозу»
(94, с. 131).
И опять вся сила басни заключается
в том контрасте, который положен в ее
основу, когда все время перебивающиеся
картины прежнего веселья и беззаботности
сопоставляются и перебиваются картинами
теперешнего несчастья стрекозы.
Мы
могли бы сказать так, как прежде, что мы
воспринимаем басню все время в двух
планах, что сама стрекоза все время
перед нами поворачивается то одним, то
другим своим лицом и злая тоска в этой
басне так легко перепрыгивает на мягкую
резвость, что басня благодаря этому
получает возможность развить свое
противочувствие, которое лежит у нее в
основе.
Можно показать, что по мере
усиления одной картины сейчас же
усиливается и противоположная. Всякий
вопрос муравья, напоминающий о теперешнем
бедствии, перебивается как раз обратным
по смыслу восторженным рассказом
стрекозы, и муравей нужен, конечно,
только для того, чтобы довести эту
двойственность до апогея и там обернуть
ее в замечательной двусмысленности.
«А,
так ты…» (Муравей
готовится поразить стрекозу.)
“Я
без души
Лето
целое все пела” (Стрекоза
отвечает невпопад, она опять припоминает
лето.)
“Ты
все пела? это дело:
Так
поди же, попляши!”
Здесь
двусмысленность достигает своего апогея
в слове «попляши», которое зараз относится
к одной и другой картине, объединяет в
одном звуке всю ту двусмысленность и
те два плана, в которых до сих пор
развивалась басня: с одной стороны, это
слово, примыкая по своему прямому смыслу
к «ты все пела», явно означает один план,
с другой стороны, по своему смысловому
значению слово «попляши» вместо «погибни»
означает окончательное разоблачение
второго плана, окончательного бедствия.
И эти два плана чувства, с гениальной
силой объединенные в одном слове, когда
в результате басни слово «попляши»
означает для нас одновременно и «погибни»
и «порезвись», составляют истинную
сущность басни.
Источник: https://StudFiles.net/preview/2266455/page:9/
Два голубя (Два Голубя как два родные брата…)
Два Голубя как два родные брата жили,
Друг без друга они не ели и не пили;
Где видишь одного, другой уж, верно, там;
И радость и печаль, все было пополам.
Не видели они, как время пролетало;
Бывало грустно им, а скучно не бывало.
Ну, кажется, куда б хотеть
Или от милой, иль от друга?
Нет, вздумал странствовать один из их – лететь
Увидеть, осмотреть
Диковинки земного круга,
Ложь с истиной сличить, поверить быль с молвой,
“Куда ты? – говорит сквозь слез ему другой; –
Что пользы по свету таскаться?
Иль с другом хочешь ты расстаться?
Бессовестный! когда меня тебе не жаль,
Так вспомни хищных птиц, силки, грозы ужасны,
И все, чем странствия опасны!
Хоть подожди весны лететь в такую даль:
Уж я тебя тогда удерживать не буду.
Теперь еще и корм и скуден так, и мал;
Да, чу! и ворон прокричал:
Ведь это, верно, к худу.
Останься дома, милый мой,
Ну, нам ведь весело с тобой!
Куда ж еще тебе лететь, не разумею;
А я так без тебя совсем осиротею.
Силки, да коршуны, да громы только мне
Казаться будут и во сне;
Все стану над тобой бояться я несчастья:
Чуть тучка лишь над головой,
Я буду говорить: ах! где-то братец мой?
Здоров ли, сыт ли он, укрыт ли от ненастья!”
Растрогала речь эта Голубка;
Жаль братца, да лететь охота велика:
Она и рассуждать и чувствовать мешает.
“Не плачь, мой милый, – так он друга утешает, –
Я на три дня с тобой, не больше, разлучусь.
Все наскоро в пути замечу на полете,
И, осмотрев, что есть диковинней на свете,
Под крылышко к дружку назад я ворочусь.
Тогда-то будет нам о чем повесть словечко!
Я вспомню каждый час и каждое местечко;
Все расскажу: дела ль, обычай ли какой,
Иль где какое видел диво.
Ты, слушая меня, представишь все так живо,
Как будто б сам летал ты по свету со мной”.
Тут – делать нечего – друзья поцеловались,
Простились и расстались.
Вот странник наш летит; вдруг встречу дождь и гром;
Под ним, как океан, синеет степь кругом.
Где деться? К счастью, дуб сухой в глаза попался;
Кой-как угнездился, прижался
К нему наш Голубок;
Но ни от ветру он укрыться тут не мог,
Ни от дождя спастись: весь вымок и продрог.
Утих помалу гром. Чуть солнце просияло,
Желанье позывать бедняжку дале стало.
Встряхнулся и летит, – летит и видит он:
В заглушьи под леском рассыпана пшеничка.
Спустился – в сети тут попалась наша птичка!
Беды со всех сторон!
Трепещется он, рвется, бьется;
По счастью, сеть стара: кой-как ее прорвал,
Лишь ножку вывихнул да крылышко помял!
Но не до них: он прочь без памяти несется.
Вот пуще той беды беда над головой!
Отколь ни взялся ястреб злой;
Невзвидел света Голубь мой!
От ястреба из сил последних машет.
Ах, силы вкоротке! совсем истощены!
Уж когти хищные над ним распущены;
Уж холодом в него с широких крыльев пашет.
Тогда орел, с небес направя свой полет,
Ударил в ястреба всей силой –
И хищник хищнику достался на обед.
Меж тем наш Голубь милой,
Вниз камнем ринувшись, прижался под плетнем.
Но тем еще не кончилось на нем:
Одна беда всегда другую накликает.
Ребенок, черепком наметя в Голубка, –
Сей возраст жалости не знает, –
Швырнул и раскроил висок у бедняка.
Тогда-то странник наш, с разбитой головою,
С попорченным крылом, с повихнутой ногою,
Кляня охоту видеть свет,
Поплелся кое-как домой без новых бед.
Счастлив еще: его там дружба ожидает!
К отраде он своей,
Услуги, лекаря и помощь видит в ней;
С ней скоро все беды и горе забывает.
О вы, которые объехать свет вокруг
Желанием горите!
Вы эту басенку прочтите,
И в дальний путь такой пускайтеся не вдруг.
Что б ни сулило вам воображенье ваше;
Но, верьте, той земли не сыщете вы краше,
Где ваша милая, иль где живет ваш друг.
Источник: https://basni-krylova.ru/dva-golubya/
Готовые школьные сочинения
Окт
31 2010
Образы аллегории в баснях Крылова
Басня — это краткий рассказ, в котором имеется иносказательный смысл. Обычно одним из главных видов иносказания в басне является аллегория — воплощение отвлеченной идеи в материальном образе. Как правило, основные действующие лица басни — это условные басенные звери.
Принято считать, что образы зверей всегда аллегоричны.
В баснях И. А. Крылова чаще действуют звери, чем люди. Животные присутствуют во всех типах басен Крылова: философских («Два голубя»), социальных («Волк и ягненок»), исторических («Волк на псарне»), бытовых («Свинья под дубом»).
Принято считать, что образ каждого животного у баснописца — это аллегория какой-либо человеческой черты характера, например Обезьяна, Свинья — аллегория невежества; Осел — глупости; Кот — хитрости; Петух, Кукушка — бездарности и т. д. Аллегоричность образов животных берет свое начало еще из басен Эзопа.
Эзоп писал басни ради утверждения в обществе морали, и аллегория помогала ему высмеять какую-то определенную человеческую черту, дурную наклонность, она служила иллюстрацией морали.
В баснях для Крылова важна не только мораль как высшая категория поведения человека в обществе, во многом Крылов — последователь Лафонтена, живописного баснописца. Мы читаем басни Крылова не из-за морали, а из-за самого интересно и остроумно изложенного рассказа.
Поэтому можно не согласиться с тем, что образ какого-либо животного у Крылова — это только лишь аллегория одного человеческого порока. В большинстве случаев образ животного у Крылова включает в себя совокупность некоторых качеств и свойств, которые составляют определенный человеческий характер.
Например, образ Лисы складывается не из одной только хитрости или лести, а из хитрости, лести, лживости одновременно. И в соответствии с наделенным характером она ведет себя в каждой конкретной бытовой ситуации. В басне «Крестьянин и Лисица» Лиса в конце поступает так, как и подобает Лисе, не противореча своему характеру:
Лисица стала и сытней,
Лисица стала и жирней.
Но все не сделалась честней…
…Выбрав ночку потемней,
Осел, один из наиболее часто встречающихся героев басен Крылова, тоже наделен человеческим характером. Он тупой, глупый, невежественный, упрямый. И действует в басне он всегда как Осел. Поручил мужик ему сторожить огород, «Осел, гоняя птиц со всех ослиных ног такую поднял скачку, что в огороде все примял и потоптал». Зевс сделал его больше ростом, но все равно Осел остался ослом:
Не минуло и году,
Как все узнали, кто Осел:
Осел мой тупостью в пословицу вошел.
И на осле уж возят воду.
Из народных сказок, пословиц в сознании русского человека складываются цельные образы многих животных, например лисы, волка, зайца. И Крылов использует это в своих баснях, в чем и заключается народность крыловских басен. Но, конечно, не все звери в его баснях представляют собой цельные характеры. Например, пчела — это лишь обобщенная аллегория трудолюбия.
Всякий зверь у Крылова еще олицетворяет собой представителя какой-либо социальной группы. Лев — это всегда царь; Волк, Лиса, Медведь — придворные вельможи, чиновники; Ягненок, Лягушка, Муравей — «маленькие» люди, стоящие в самом низу социальной лестницы: мелкие чиновники, крестьяне.
Часто человеческий характер, которым наделен зверь в басне Крылова, сливается с его социальными признаками, и тогда перед читателем возникают реальные, существующие в обществе социальные типы. Например, в басне «Воспитание Льва» за образом старого Льва мы видим типичный образ русского царя.
Лев доверяет воспитывать своего Львенка представителю другого народа, иностранцу; он не может сам научить управлять государством собственного сына, потому что не знает, как это делать, не знает того, что в действительности творится у него в государстве.
И в результате Львенок вырастает таким же, как и отец, чужим для своего народа, оторванным от национальной почвы.
Часто в баснях И. А. Крылова за образами животных легко обнаружить конкретные исторические лица. Львенок из басни «Воспитание Льва» — это Александр I; Волк из басни «Волк на псарне» — это Наполеон. Можно даже сказать, что Волк — это не аллегория, а скорее метафора, имеющая отношение к Наполеону. Кроме того, в этой басне, как и во многих других, метафорична сама ситуация.
Можно, конечно, долго рассуждать о том, что Наполеон хотел завоевать Россию, вторгся в пределы России, дошел до Москвы, но, не рассчитав силы противника, попал в ловушку и погиб. Короче эту ситуацию можно описать так: волк на псарне. Кукушка — это метафора, прямой намек на журналиста Булгарина, который мы встречаем в двух баснях: «Кукушка и Петух», «Кукушка и Орел».
Но было бы неверно привязывать басни Крылова только лишь к каким-либо определенным историческим фактам и событиям, видеть за образами зверей в исторических баснях конкретных людей той эпохи. Художественное совершенство и реализм басен И. А. Крылова заключаются именно в широте обобщения, в типичности, в меткости отбора того факта, который положен в основу басни.
Смысл басни, образы животных, подразумевающих конкретные лица, всегда гораздо шире самого исторического факта, натолкнувшего баснописца на создание этой басни.
Хотя басня «Квартет» относится к открытию Государственного Совета и за образами животных мы можем различить конкретных исторических деятелей того времени, все-таки воспринимается «Квартет» как глубокое обобщение, несущее в себе общечеловеческий смысл.
Итак, образы зверей у Крылова — не просто аллегории какой-либо одной человеческой черты; многие из них передают многоликий человеческий характер, представляют определенный сословный тип и являются метафорой конкретного исторического лица. Крылов создает живые, типичные, реалистические характеры, обобщая и типизируя саму ситуацию, в которой они действуют. В этом заключается реализм, новаторство и долговечность басен И. А. Крылова.
Нужна шпаргалка? Тогда сохрани – » Образы аллегории в баснях Крылова . Литературные сочинения!
Источник: https://www.testsoch.net/obrazy-allegorii-v-basnyax-krylova/
Образы животных в баснях И. А. Крылова
Образы животных в баснях И. А. Крылова
Басня ― это краткий рассказ, в котором имеется иносказательный смысл. Обычно одним из главных видов иносказания в басне является аллегория ― воплощение отвлеченной идеи в материальном образе. Как правило, основные действующие лица басни ― это условные басенные звери. Принято считать, что образы зверей аллегоричны. В баснях И. А. Крылова чаще действуют звери, чем люди.
Животные присутствуют во всех типах басен И. А. Крылова: философских («Два голубя»), социальных («Волк и ягненок»), исторических («Волк на псарне»), бытовых («Свинья под дубом»).
Принято считать, что образ каждого животного у баснописца ― это аллегория какой-либо черты характера, например, обезьяна, свинья ― аллегория невежества; осел ― глупости; кот ― хитрости; Петух, кукушка ― бездарности и т. д. Аллегоричность образов животных берет начало свое еще из басен Эзопа.
Эзоп писал басни ради утверждения в обществе морали, и аллегория помогала ему высмеять какую-то определенную человеческую черту, дурную наклонность, она служила иллюстрацией морали. В баснях И. А. Крылова важна не только мораль как высшая категория поведения человека в обществе, во многом он последователь Лафонтена, живописного баснописца. Мы читаем басни И. А.
Крылова не из-за морали, а из-за самого интересно и остроумно изложенного рассказа. Поэтому можно не согласиться с тем, что образ какого-либо животного у автора ― это только аллегория одного человеческого порока. В большинстве случаев образ животного у И. А. Крылова включает в себя совокупность некоторых качеств и свойств, которые составляют определенный человеческий характер.
Например, образ лисы складывается не из одной только хитрости и лести, а из хитрости, лести, лживости одновременно. И в соответствии с наделенным характером она ведет себя в каждой конкретной бытовой ситуации. В басне «Крестьянин и Лисица» Лиса в конце поступает так, как и подобает лисе, не противореча своему характеру:
Лисица стала и сытней, Лисица стала и жирней, Но все не сделалась честней… …Выбрав ночку потемней,
У куманька всех кур передушила.
Осел, один из наиболее часто встречающихся героев басен И. А. Крылова, тоже наделен человеческим характером. Он тупой, глупый, невежественный, упрямый. И действует в басне он всегда как осел.
Поручил мужик ему сторожить огород, «осел, гоняя птиц со всех ослиных ног ‹…› такую поднял скачку, что в огороде все примял и потоптал». Зевс сделал его больше ростом.
Но все равно осел остался ослом:
Не минуло и году, Как все узнали, кто Осел: Осел мой тупостью в пословицу вошел,
И на осле уж возят воду.
Из народных сказок, пословиц в сознании русского человека складываются определенные образы многих животных, например, лисы, волка, зайца. И. А. Крылов использует это в своих баснях, в этом и заключается народность крыловских басен. Но, конечно, не все звери в его баснях представляют цельные характеры. Например, пчела ― это лишь обобщенная аллегория трудолюбия.
Всякий зверь у И. А. Крылова еще олицетворяет собой представителя какой-либо социальной группы. Лев ― это всегда царь; Волк, Лиса, Медведь ― придворные вельможи, чиновники; Ягненок, Лягушка, Муравей ― «маленькие» люди, стоящие в самом низу социальной лестницы: мелкие чиновники, крестьяне. Часто человеческий характер, которым наделен зверь в басне И. А.
Крылова, сливается с его социальными признаками, и тогда перед читателем возникают реальные, существующие в обществе социальные типы. Например, в басне «Воспитание Льва» за образом старого Льва мы видим типичный образ русского царя.
Лев доверяет воспитывать своего Львенка представителю другого народа, иностранцу; он не может сам научить управлять государством собственного сына, потому что не знает, как это делать, не знает того, что в действительности творится у него в государстве. И в результате Львенок вырастает таким же, как и отец, чужим для своего народа, оторванным от национальной почвы.
Часто в баснях И. А. Крылова за образами животных легко обнаружить конкретные исторические лица. Львенок из басни «Воспитание Льва» ― это Александр I; Волк из басни «Волк на псарне» ― это Наполеон. Можно сказать, что Волк ― это не аллегория, а скорее метафора, имеющая отношение к Наполеону. Художественное совершенство и реализм басен И. А.
Крылова заключаются в широте обобщения, в типичности, в точности отбора факта, натолкнувшего баснописца на создание басни.
Образы зверей у баснописца ― не просто аллегории одной человеческой черты; многие из них передают разнообразные черты человеческого характера, представляющего определенный сословный тип, и являются метафорой конкретного исторического лица.
Крылов создает живые, типичные, реалистические характеры, обобщая и типизируя саму ситуацию, в которой они действуют. В этом заключаются реализм, новаторство и долговечность басен И. А. Крылова.
Источник: https://scribble.su/work/sochineniya8kl/2.html
Краткий конспект, содержание статьи Жуковского «О басне и баснях Крылова»
«Что в наше время называется баснею? Стихотворный рассказ происшествия, в котором действующими лицами обыкновенно бывают или животные, или твари неодушевленные. Цель сего рассказа — впечатление в уме какой-нибудь нравственной истины, заимствуемой из общежития и, следовательно, более или менее полезной».
Одушевленная истина, представленная в действии и украшенная приятностью вымысла, являет главный предмет баснописца.
Чаще всего действующими лицами в басне являются животные или неодушевленные лица. Этому есть четыре причины. Первая: каждое животное являет собой какую-то особенность характера. Волк ассоциируется у нас с кровожадным хищником, лисица с льстецом и обманщиком.
Соответственно, баснописцу не нужно объяснять лишнего. Вторая причина заключается в том, что перенося воображение читателя в новый мечтательный мир, вы доставляете ему удовольствие сравнивать вымышленное и существующее, а удовольствие сравнения делает и самую мораль привлекательною.
Третья: изображая пороки человека на примере животных и неодушевленных вещей, баснописец щадит его самолюбие, поэтому человек может судить беспристрастно.
Четвертое — это прелесть чудесного, которая появляется, когда вы выводите вы могуществом поэзии такие творения, которые в существенности удалены от нее природой.
Говоря об эпохах создания и развития басни, Жуковский отмечает, что в первую эпоху басня была простым риторическим способом, примером, сравнением. Во вторую она получила бытие отдельное и сделалась одним из действительнейших способов предложения моральной истины для оратора или философа нравственного.
В третью же эпоху басня перешла из области красноречия в область поэзии, то есть получила ту форму, которой обязана в наше время Лафонтену и его подражателям, а в древности Горацию.
И если в древности басни не сочинялись, а рассказывались при случае, и поэтому были краткими и прозаическими, то сделавшись собственностью стихотворца, они стали не просто изображением морали, но цельным произведением.
Далее Жуковский рассматривает басни Лафонтена. Автор советует не искать в его баснях морали, потому что найдете вы в них лишь его душу, изливающуюся в простых чувствах без всякого умысла и дарование поэта.
Жуковский считает, что Крылов занял у Лафонтена в большинстве своих басен и вымысел и рассказ, что впрочем не отнимает у него звания стихотворца оригинального.
Лучшими баснями Крылова Жуковский называет басни «Два Голубя», «Невеста», «Стрекоза и Муравей», «Пустынник и Медведь», «Лягушки, просящие царя». Заканчивает Крылов анализом этих басен и сравнением их с произведениями Лафонтена.
ПРИМЕЧАНИЕ: по мнению некоторых критиков Жуковский недооценивает самобытность и народность Крылова, он явно преувеличивает зависимость Крылова от Лафонтена.
Источник: https://ege-ruslit.ru/?p=818
Два Голубя — басня Ивана Андреевича Крылова
Два Голубя как два родные брата жили,
Друг без друга они не ели и не пили;
Где видишь одного, другой уж, верно, там;
И радость и печаль, все было пополам.
Не видели они, как время пролетало;
Бывало грустно им, а скучно не бывало.
Ну, кажется, куда б хотеть
Или от милой, иль от друга?
Нет, вздумал странствовать один из их – лететь
Увидеть, осмотреть
Диковинки земного круга,
Ложь с истиной сличить, поверить быль с молвой,
“Куда ты? – говорит сквозь слез ему другой; –
Что пользы по свету таскаться?
Иль с другом хочешь ты расстаться?
Бессовестный! когда меня тебе не жаль,
Так вспомни хищных птиц, силки, грозы ужасны,
И все, чем странствия опасны!
Хоть подожди весны лететь в такую даль:
Уж я тебя тогда удерживать не буду.
Теперь еще и корм и скуден так, и мал;
Да, чу! и ворон прокричал:
Ведь это, верно, к худу.
Останься дома, милый мой,
Ну, нам ведь весело с тобой!
Куда ж еще тебе лететь, не разумею;
А я так без тебя совсем осиротею.
Силки, да коршуны, да громы только мне
Казаться будут и во сне;
Все стану над тобой бояться я несчастья:
Чуть тучка лишь над головой,
Я буду говорить: ах! где-то братец мой?
Здоров ли, сыт ли он, укрыт ли от ненастья!”
Растрогала речь эта Голубка;
Жаль братца, да лететь охота велика:
Она и рассуждать и чувствовать мешает.
“Не плачь, мой милый, – так он друга утешает, –
Я на три дня с тобой, не больше, разлучусь.
Все наскоро в пути замечу на полете,
И, осмотрев, что есть диковинней на свете,
Под крылышко к дружку назад я ворочусь.
Тогда-то будет нам о чем повесть словечко!
Я вспомню каждый час и каждое местечко;
Все расскажу: дела ль, обычай ли какой,
Иль где какое видел диво.
Ты, слушая меня, представишь все так живо,
Как будто б сам летал ты по свету со мной”.
Тут – делать нечего – друзья поцеловались,
Простились и расстались.
Вот странник наш летит; вдруг встречу дождь и гром;
Под ним, как океан, синеет степь кругом.
Где деться? К счастью, дуб сухой в глаза попался;
Кой-как угнездился, прижался
К нему наш Голубок;
Но ни от ветру он укрыться тут не мог,
Ни от дождя спастись: весь вымок и продрог.
Утих помалу гром. Чуть солнце просияло,
Желанье позывать бедняжку дале стало.
Встряхнулся и летит, – летит и видит он:
В заглушьи под леском рассыпана пшеничка.
Спустился – в сети тут попалась наша птичка!
Беды со всех сторон!
Трепещется он, рвется, бьется;
По счастью, сеть стара: кой-как ее прорвал,
Лишь ножку вывихнул да крылышко помял!
Но не до них: он прочь без памяти несется.
Вот пуще той беды беда над головой!
Отколь ни взялся ястреб злой;
Невзвидел света Голубь мой!
От ястреба из сил последних машет.
Ах, силы вкоротке! совсем истощены!
Уж когти хищные над ним распущены;
Уж холодом в него с широких крыльев пашет.
Тогда орел, с небес направя свой полет,
Ударил в ястреба всей силой –
И хищник хищнику достался на обед.
Меж тем наш Голубь милой,
Вниз камнем ринувшись, прижался под плетнем.
Но тем еще не кончилось на нем:
Одна беда всегда другую накликает.
Ребенок, черепком наметя в Голубка, –
Сей возраст жалости не знает, –
Швырнул и раскроил висок у бедняка.
Тогда-то странник наш, с разбитой головою,
С попорченным крылом, с повихнутой ногою,
Кляня охоту видеть свет,
Поплелся кое-как домой без новых бед.
Счастлив еще: его там дружба ожидает!
К отраде он своей,
Услуги, лекаря и помощь видит в ней;
С ней скоро все беды и горе забывает.
О вы, которые объехать свет вокруг
Желанием горите!
Вы эту басенку прочтите,
И в дальний путь такой пускайтеся не вдруг.
Что б ни сулило вам воображенье ваше;
Но, верьте, той земли не сыщете вы краше,
Где ваша милая, иль где живет ваш друг.
Читать другие басни Крылова. Список произведений
Источник: https://1-3.su/archives/8267