Отзывы критиков о романе «Война и мир» – Русская историческая библиотека
Появление «Войны и мира» Толстого (см. краткое содержание и анализ этого романа) вызвало волну откликов читателей и критиков.
Уже выход первых глав первой части романа – «Тысяча восемьсот пятого года» – сопровождался рядом газетных и журнальных выступлений. (Книжный вестник» (1865, № 13, с. 256) сообщал о появлении нового романа, которым, возможно, автору удастся вернуть себе былую популярность.
«Позднейшие произведения Толстого, — отмечал рецензент, — не произвели и десятой доли того впечатления, которое досталось в награду первым».
«Санкт-Петербургские ведомости» (1865, № 178) пророчили Толстому успех: «Наблюдательность его до того разнообразна, до того смело проникает в самую глубь предметов и типов, что мы вправе ожидать от автора «Детства» и «Отрочества» еще очень многих томов, подобных изданным по объему и несравненно лучших еще по содержанию, в чем убеждает нас последнее произведение гр. Л. Н. Толстого… Таких вещей давай бог больше!»
Толстой. Война и мир. Главные герои и темы романа
Но вскоре раздались сомневающиеся, недоуменные голоса. Непонятным показался новаторский по своей природе жанр нового произведения, которое нельзя было назвать «ни повестью ни романом, ни записками, ни воспоминаниями» («Голос», 1865, № 93 от 3 апреля).
Та же мысль была высказана в «Книжном вестнике»: «Сам автор, по-видимому, не знает, как определить свое произведение; в заглавии сказано просто «1805 год» графа Льва Толстого; и действительно, это не роман не повесть, а скорее какая-то попытка военно-аристократической хроники прошедшего» («Книжный вестник», 1866, № 16–17 с. 347).
Только в 1867 году появилась первая обстоятельная статья о романе, написанная Н. Ахшарумовым.
Автор отнес «Тысяча восемьсот пятый год» к числу редких по своей художественной силе произведений русской литературы, но высказал предположение о том, что Толстой был ограничен случайным запасом рассказов, воспоминаний, «сгруппированных вокруг какой-нибудь семейной хроники или частного дневника» («Всемирный труд» 1867, № 6, с. 132, 134).
Н. С. Лесков позднее остроумно заметил, что в отношениях с критикой Толстой проявил «характер», не обращая внимания на ее нападки и продолжая спокойно идти своим путем. Это было, однако, не совсем так. Толстой внимательно относился к критическим высказываниям, пытаясь найти в них для себя рациональное зерно.
Не случайно в мае 1866 года он просит Фета откровенно и «порезче» формулировать свое мнение о «Тысяча восемьсот пятом годе». Характерна также эволюция замысла его статьи «Несколько слов по поводу книги «Война и мир».
В последней ее редакции Толстой энергично отстаивал свои художественные принципы, в частности мысль о том, что сочинение его не «мемуары», а герои не являются портретами реально существовавших или существующих лиц.
Нередко высказывалось недоумение по поводу того, что Тургенев, с его художественным вкусом, так и не смог по достоинству оценить в первый момент, в 1865–1866 годах, «Войны и мира».
[1] Дело, однако, в том, что Тургенев в 1865–1866 годах говорил не о «Войне и мире», а о тексте «Тысяча восемьсот пятого года». Характерно, что сам Толстой был искренне благодарен Тургеневу за его замечания, переданные ему Фетом (т. 61, с. 138), и, несомненно, учитывал их в своей дальнейшей работе.Чувство меры Тургеневу не изменило: по черновой редакции двух первых частей первого тома романа, которая будет подвергнута автором затем не просто стилистической правке, но во многих случаях коренной переработке, он не мог судить об общем художественном целом, да оно в те годы находилось еще в процессе своего становления. К тому же и в тексте «Тысяча восемьсот пятого года» Тургенев называл некоторые сцены «удивительными».
С весны 1868 года общий тон его отзывов резко меняется: перед ним главы «Войны и мира», прошедшие суровую авторскую правку.
И хотя Тургеневым упорно повторяются его критические замечания об историческом элементе в романе, о манере психологических описаний, он с неизменным воодушевлением говорит о первых трех томах «Войны и мира» («озноб и жар восторга», «великое наслаждение», «красоты первоклассные»)[2], а в первом же своем печатном отклике называет «Войну и мир» произведением, стоящим «едва ли не во главе всего, что явилось в европейской литературе с 1840 года»[3].
В течение 1867–1870 годов, то есть по мере выхода в свет «Войны и мира» и знакомства с романом читателей, становился все более очевидным исключительный успех книги.
Уже первые три тома, появившиеся в декабре 1867 года, вскоре получили весьма благожелательные оценки в печати. «Отечественные записки» Н. А. Некрасова откликнулись на роман статьей Д. И. Писарева «Старое барство» (1868, № 2).
Критик отметил прежде всего «правду, бьющую живым ключом» из самих картин, образов, неотразимых по своей убедительности, яркости, разнообразию, «превосходной отделке».
Он назвал роман «образцовым произведением по части патологии русского общества» и в объективности художественного изображения видел громадную обличительную силу произведения Толстого. К сожалению, работа над статьей не была завершена (Писарев погиб 4 июля 1868 г.).
Критическая направленность его оценок совпадает с более ранним отзывом M. E. Салтыкова-Щедрина, переданным мемуаристкой: «А вот наше, так называемое, «высшее общество» граф лихо прохватил»[4]. В шестом номере «Отечественных записок» за 1868 год появилась статья М. К.
Цебриковой (Николаевой) «Наши бабушки», посвященная анализу женских образов романа, «замечательных по глубине, верности психологического анализа и жизненной правде». И здесь отмечалась исключительная смелость автора, «берущего жизнь, как она есть», не останавливающегося перед самыми ее неожиданными проявлениями.
Противоречивую трактовку первых трех томов романа дал П. В. Анненков в статье «Исторические и эстетические вопросы в романе гр. Л. Н. Толстого «Война и мир» («Вестник Европы» 1868, № 2).
Он обратил внимание на многоплановую композицию «Войны и мира», включающую в себя и изображение нравов «новой России», и великие исторические события, и портреты государственных деятелей, и картины быта. Особенное восхищение Анненкова вызывали батальные сцены, «ни с чем не сравнимые».
Но критические его замечания оказались крайне субъективными.
Художественные просчеты автора он увидел в том, что недостаточное внимание уделено «романической интриге», что не показан «процесс развития» героев, а в самом их изображении нет полного слияния с духом эпохи, что, наконец, слишком большое, по его мнению, место занимают в произведении исторические факты, в то время как «во всяком романе» они должны стоять «на втором плане» и т. п.
Если Анненков оценивал роман, главным образом, с точки зрения традиционных литературных канонов и норм, то Н. Н. Страхов и Н. С. Лесков в своих статьях, печатавшихся в 1868-1870-х годах, прежде всего стремились определить значение «Войны и мира» именно как нового слова в литературе.
По выходе в свет последнего тома «Войны и мира» Страхов, печатавший свои статьи в журнале «Заря», назвал произведение Толстого «гениальным, равным всему лучшему, что произвела русская литература», хотя он порой «подгонял» систему образов романа под славянофильскую теорию, а его идейно-художественный центр увидел в изображении «семейных отношений». Н. С. Лесков в своих анализах (его статьи печатались в газете «Биржевые ведомости» в 1869-1870-х годах) сумел схватить существеннейшее в романе — изображение автором «народного духа», и определял роман как эпопею великой народной войны, нашедшей наконец своего певца.
Радикальной критике 60-х годов роман пришелся не по душе. Д. Д. Минаев, В. В. Берви (Н. Флеровский), Н. В. Шелгунов, журнал «Искра» сурово критиковали Толстого за «апологию барства», не уловив в его произведении яркой обличительной тенденции.
Резко отрицательную позицию в отношении «Войны и мира» заняли консервативно настроенные литераторы. А. С. Норов, академик, бывший министр просвещения, участник Отечественной войны 1812, был оскорблен в своем «патриотическом чувстве» романом Толстого («Военный сборник», 1868, № 11). Князь П. А.
Вяземский, забывший вольнолюбивые увлечения молодости, в порыве негодования называл роман «протестом против 1812 года», а Толстому давал кличку «нетовщика» по имени секты, члены которой рубили головы друг другу. Толстой, по мысли Вяземского, желал обезглавить великую эпоху русской жизни («Русский архив».
Год седьмой (1869). М., 1870, с. 186).
Противоречивые (часто взаимоисключающие) суждения литературной критики[5] не сказались на огромной популярности романа в читательской среде. Не было еще закончено его печатание, как потребовалось второе издание романа.
Фет, Тургенев, Гончаров, Достоевский отмечали «Войну и мир» как замечательное произведение реалистического искусства. Роман становился для современников выдающимся явлением не только культурной, но и общественной жизни.
В 1879 году вышел французский перевод «Войны и мира», выполненный И. Паскевич. Затем последовали издания романа в Германии, Дании, Америке, Англии, Венгрии, Голландии, Чехии, Швеции, Болгарии, Сербии, Италии, Испании.
«Война и мир» положила начало всемирной известности Толстого. И. С. Тургенев в январе 1880 года писал редактору французской газеты «Le XIX-е Siècle»: «Это великое произведение великого писателя, и это — подлинная Россия».
[1] «Трудно себе представить, — писал В. Срезневский, — что он (Тургенев), при всей своей проницательности и ясности ума, не понимал Толстого» (Л. Толстой. Полн. собр. худож. произв., т. 7, М.—Л., 1930, с. 375). [2] Письма Тургенева П. В. Анненкову, И. П. Борисову в феврале — марте 1868 г. [3] Статья «Несколько слов по поводу «Отцов и детей» (1869). [4] Т. А. Кузминская. Моя жизнь дома и в Ясной Поляне. Воспоминания, изд. 3-е. Тула, 1958, с. 343. [5] Свод «отзывов современников» о «Войне и мире» см. в кн.: Н. Н. Гусев. Л. H. Толстой. Материалы к биографии с 1855 по 1869 год M, Изд-во АН СССР, 1957, с. 813–876.Источник: https://rushist.com/index.php/literary-articles/6212-otzyvy-kritikov-o-romane-vojna-i-mir
Книга «Война и мир»
– Лев Николаевич, а правда, что в вашей “Войне и мир” можно найти новый взгляд на историю?
– Да, можно.
– И что же на самом деле движет историей?
– А фиг его знает.
– Так это же старый взгляд…
– Они все такие.
Все мы в той или иной мере читали “Войну и мир”. Кто-то в школе вообще не читал, кто-то делал это частично (как, например, я), кто-то переписывал чью-то критику ближе к сданному сочинению, кто-то до сих пор врет, что читал.
Этого всем вполне достаточно, кроме нескольких особенных героев, которые действительно одолели эту книгу в школе и, кроме чувства превосходства над другими, ничего иного не заполучили.
Но многих, в этом я уверен, до сих пор гложет некое ощущение, сродни любопытству, что же за зверь такой, эта “Война и мир”? Может все-таки прочитаю. Ну, не сейчас, а как-нибудь потом. Ко мне это “потом” пришло уже ближе к 43-м годам.
От всей души выражаю соболезнование всем без исключения школьникам старших классов, которые волею решения какого-то не вполне адекватного человека, составлявшего школьную программу, вынуждены изучать этот ужасающий графоманский труд. Произведение просто неподъемно, заявляю это со всей ответственностью, как читавший “Пирамиду” Леонова, Джойса и Марселя Пруста.
Столь нелестно характеризуя данное творение, хочу обратить внимание, что Толстой мне нравится даже не большинством своих произведений, а абсолютно всеми.
Даже в “Анне Карениной”, в еще одном многостраничном талмуде писателя, я умудрился найти реликтовые останки более поздних произведений автора, которые нежно люблю.
Но “Война и мир” стоит особняком, хотя и содержит много интересного о великой и могучей личине нашего бородатого сокровища.
Извините за длительную предысторию, но один эпилог в “Война и мир” занимает 111 страниц. Здесь как раз тот случай, когда текст может посмотреть на вступление, тихо офигеть и скромно промолчать. Вообще, написать многотомник для уже более-менее раскрученного писателя, это реальная заявка на то, чтобы тебя включили в список, как минимум, национальных классиков.
Особенно, если текст в должной мере скучен, темы нравоучительные присутствуют повсеместно, да и побольше слов умных. В случае с Толстым – еще проще, побольше французских фраз. Вначале я честно пытался изображать из себя француза, дабы проникнуться духом произведения, но очень быстро забил и перешел на тупой перевод.
Но как это, должно быть, прекрасно – переводить самого себя.
В должной мере исследовав русскую душу в предыдущих произведениях, Лев Толстой окончательно убедился, благодаря успеху той же “Анны Карениной”, что эта самая душа у него выражена гораздо в большей степени, чем у большинства.
Определенно, успех (исключительно личностный, все остальное для Толстого слишком мелко) следовало развивать, одним бросанием под поезд уже было ограничиться никак нельзя, потому в ход пошло более тяжелое вооружение.
Память предков намного более реальна, помимо феномена великой русской души, которым каждый может наслаждаться в группе, а также – наедине с самим собой, она распространяется абсолютно на всех.
Всегда можно достать с полки пыльный портрет мифического предка, кто ж не хочет ощутить собственной причастности к былому героизму. Не знаю, впрочем, какого рода героизм имел место быть со стороны моего далекого предка, из Парижа он привез только французскую жену, из чего я делаю вывод, что те, пусть и несколько локально, но победили.
В “Война и мир” описана Отечественная война с Наполеоном 1812 года, хотя речь идет о севастопольской компании 1854-55 годов, в которой довелось участвовать самому Толстому.
Действительно, военные действия всегда пишутся с натуры и исключительно писателями-фронтовиками, которые всегда без запинки отвечают на вопросы доброхотов – где именно они воевали.
И пусть французы у Льва Николаевича кучкуются и разбегаются совсем как турки (тактика – это вообще слабое место писателя, Шерлок Холмс с его теорией о мелочах остался на ненавистной Бейкер-стрит), глобально нам как бы все равно уже, ибо война – она и в Африке война.
Фраза “в упор убил” мне показалась немного странной, но таковых, как оказалось, в данном произведении довольно много. Я уж не говорю о ругательствах, на которые наверняка бы обратил в школьные годы особое внимание.
С неподражаемой толстовской логикой автор сначала критикует всех, кто крепок задним умом, подождав же страниц триста (благо, объемы произведения позволяют), сам выдает длинную многостраничную тираду по поводу целесообразности Бородинской битвы, критикуя всех историков вместе взятых, остановившись на подхалимаже к собственному народу. По сути “Война и мир” – это панегирик во славу россиян и отечества, а попутно – и себя любимого.
При этом Толстой не забыл устами Наполеона заявить об отсталости российского народа. Наполеон у него вообще козел отпущения, старый добрый метод повышения рейтинга личного патриотизма за счет очернения других, его писатель познал в совершенстве.
Маленький Наполеон противопоставляется длинной мешковатой фигуре самого Толстого, он у него исключительно “маленький человек в сюртуке”, но Кутузова писатель любит ненамного больше. Определяет все фраза о том, что тот постоянно торчит у “своей валашки”.
Он у него вообще недалекий хитрый мещанин.
Стало быть, в “Война и мир” образы концептуальных военачальников у писателя отделены от народа, что для меня по меньшей мере выглядит странным. Тем более, что все это никак не укладывается в общую толстовскую теорию предопределенности.
Народ всегда получает того лидера, которого он достоин. Приведя множество вполне разумных доводов на тему войны и военных действий (даже до работы тыла дошел, что удивительно, не ожидал этого от Толстого.
Я, например, считаю, что боевой дух зависит от стабильности трехразового питания и технического оснащения, потому что все остальное – у кого там правда, мощь заградотрядов, разведка, пропаганда, работа замполитов и особистов, – все это мелочь в сравнении с тем, чтобы оказаться в окружении и остаться без обоза и боеприпасов), автор без всякой логики уперся в свой детерминизм, которому придал собственное звучание.
Все, знаете, в нашей жизни предопределено, но при этом абсолютно ничто не регулируется. Наполеон притворялся, что руководит сражением. Толстой притворялся, что пишет “Войну и мир”, хотя его заслуги в этом нет, то рука судьбы водила его за бороду и вкладывала в руки перо.
Написать такой гроссбух пером – это уже сам по себе вполне осязаемый героический поступок. Не Толстой, так нашелся бы кто-то другой, развенчавший мнимое величие Наполеона и должным образом оценивший неповторимость русского духа. Здесь, впрочем, я согласен, нас с детства учили отрицать роль личности в истории.
Но Толстой, отделив Кутузова и Наполеона от народа, по сути сделал все наоборот. В общем, мне надоело находить противоречия в “Войне и мире”, их здесь как блох на Барбоске. Даже такая мелочь, казалось бы, Болконский адъютант у Кутузова.
Боже, какая чепуха! Зачем? Для чего это было нужно Кутузову? Использовать принципиального простачка в своих целях? Будьте уверены, он бы его и использовал.
В итоге, помимо патриота (нельзя, кстати, не вспомнить о том, что поверженные французы у Толстого топают домой и переживают ужасающие муки совести, но здесь уже больше вопрос морали, а он требует отдельного к себе внимания), Лев Николаевич предстал перед нами как новый историк. Теперь уже не очень новый. На основании одного лишь чтения “Войны и мир” я ограничусь таким определением. Историк – это некий сказочник, который уверен, что его сказки не только всем жизненно необходимы, но и слушать их все обязаны с самым серьезным выражением лица. В свете нынешнего очередного переписывания истории, уверен, что мы технически придем к оруэлловскому “1984” и вполне может статься, что Наполеон у нас будет умерщвлен еще в 1812 году Пьером Безуховым, а подтверждением тому будут его желания, описанные Толстым.
Такого в “Войне и мир” тоже много и верить во все это просто необходимо, чтобы не заскучать после того, как вволю уже себе отсмеялся.
Где-нибудь к середине второй книги я вполне поверил, на основании одного лишь переданного мне настроения автора, что Толстой умер, разум протестовал – кто же тогда это написал, но причем здесь разум. Наташа Ростова же меня вообще не убедила своим прижиганием рук раскаленной линейкой.
Мелко это. Чтобы доказать настоящую любовь, нужно минимум себя сжечь целиком. Почему наследство досталось именно Пьеру Безухову? Конечно же благодаря высоким моральным качествам. При этом Пьер – это альтер эго самого Толстого. Полагаю, что за скромность еще одно наследство полагается.
Чтобы еще на трехстах страницах попытаться всем доказать, что на деньги тебе плевать. Знаете, на наследство чаще всего всегда плевать, оно достается слишком легко.
Персонажи в произведении мне не нравились еще в школе, с тех пор особо ничего и не изменилось. Единственный человек, который хоть как-то соответствовал моим ожиданиям и при этом не был очернен добрым Толстым до самых низин ада – это Долохов.
Это единственный живой персонаж, которого, к сожалению, очень мало. Болконский в толстовском выражении понадобился автору исключительно для того, чтобы самому не особенно претенциозно и вычурно выглядеть в глазах читателей. А также – высказать напрямую свое наболевшее о собственной женитьбе.
Фраза “Брак – божественное установление, которому нужно подчиняться” целиком и полностью определила судьбу Толстого как человека и судьбу Толстого как писателя. Местечковый детерминизм именно в этом.
Наиболее четко и ясно он выражен в “Крейцеровой сонате”, где писатель заявил, что лечить детей не нужно, а лишь вверять их судьбы в руки божьи. А помрет, так помрет.
Вообще, не могу, вернусь на минуточку в тему, по логике Толстого, вполне состоятельна какая-нибудь жизненная позиция типа, “я – маньяк, ем людей, это нехорошо и неправильно, но предопределено”.
А все эти предсказания выливаются в строчки, “он напророчил нам весну, когда была еще зима. Сидит, как сыч, ни бэ, ни му”.
На эту тему подытожу бердяевской фразой, “поиск исторического величия не есть характерное русское свойство”.
Конкретно собственную женитьбу Толстой перенес в брак Пьера и Элен, брак “непонятно зачем”, но здесь он должен был в глазах читателей выглядеть абсолютным джентльменом. Наташа Ростова же – это его мечта, которая никогда не сбылась, а если спросить об этом меня, то и слава богу.
Более зевотного персонажа представить сложно. Какая-нибудь Айн Рэнд, с ее примитивной простотой и попытками казаться загадочной, даст сто очков вперед Наташе, хотя материал по сути тот же самый. Прилепил ей Толстой ворох жизненных трудностей, страданий даже. Так он сам не знает – что дальше будет.
Наташа у него зависла в воздухе навсегда.
Болконский же мне глазами автора не нравится особенно, нашел только хорошее определение “неприятно логичен”, очень удачное, а в облике Ивана Карамазова, своего смыслового аналога, он был бы больше на месте. Но он там “был одним из лучших танцоров своего времени”.
Представляю конкурс среди папуасов, балерин, всяких других плясунов и среди них Болконский в штанах в облипку и с гульфиком. А за Наташу можно только радоваться, потому что после войны всегда трудно выйти замуж, а у нее никаких проблем с женихами.
Виной тому, конечно, не графское сословие, а высокие моральные принципы.
В заключение обещанные несколько слов о толстовской нравственности. Женщины, не смейте ходить в одних только платьях, чуть ли не голые.
Вы что, не знаете, что под платьями вас видно? Во всяком случае, Лев Толстой вас видит! Он все видит! Мужчины, если, скажем, по возвращении домой вы застали у себя вора-домушника, то попробуйте прочитать ему тут же какую-нибудь нравственную проповедь, обратитесь к его лучшим чувствам. Глядишь, он одумается и заплачет (Инструкция по Льву Толстому). Зарежет вас, но огорчится.
О том, что жениться в этой жизни можно только один раз и до самой неминуемой собственной кончины, об этом я уже вскользь упомянул, но в случае чего – обращайтесь к Льву Николаевичу, у него все неугодные супруги в “Война и мир” мрут как мухи. Странно, конечно, он напоминает черного риэлтора.
Вообще, я все больше убеждаюсь, что Толстой – это божеское наказание для моралистов. Являясь одним из них, но попутно являясь гением, он достиг в своих упражнениях брюзжащего чтения нотаций абсолютного человеческого совершенства, да такого, что от него уже начали отказываться свои. Возьмите шкалу морали и в крайних ее значениях будут Лев Толстой и маркиз де Сад.
Наши же, внутренне потешаясь, с серьезными лицами всегда готовы принять его в свои ряды.
Написать короткий отзыв на “Войну и мир” также сложно, как и остановиться на ста граммах, поэтому ставлю этому ужасающему произведению пятерку исключительно по блату, мне на справедливость наплевать, а Толстой по поводу моей высшей оценки повозмущаться уже не сможет. Читайте Толстого, читайте другие его произведения, их у него много и они действительно стоят большего внимания.
Источник: https://www.livelib.ru/book/1000256740-vojna-i-mir-ln-tolstoj
Лев Толстой “Война и мир” (1869)
“Война и мир” – это рефлексия Льва Толстого, рассматривающего под увеличительной лупой последствия Великой Отечественной войны; в какой-то мере является попыткой переосмыслить случившееся.
С 1812 года минуло пятьдесят пять лет, сам Толстой рос и воспитывался в среде постоянных обсуждений, когда речь обязательно заходила о недавних событиях, результатом которых стало взятие Москвы французами, а также реально нависла угроза утраты государственности.
Российская Империя сумела перебороть саму себя, противопоставив сопернику именно то, за что никто Россию собственно и не любит: климатические особенности, людское терпение до последнего взрывного момента и способность переварить любую чужую культуру, умело вплетая заимствованное в повседневный быт, не впадая в зависимое положение. Написать обо всём этом книгу было просто необходимо.
И чем монументальнее получится полотно – тем лучше. Лев Толстой споро взялся за дело, но выполнил его не очень хорошо. Может тут сказалось не слишком умелое использование собранного материала, либо литературный опыт был недостаточным, из-за чего роман “Война и мир” превратился не просто в окно человеческих судеб, а в нечто сумбурное и чересчур насыщенное лишними деталями.
Русское общество начала XIX века активно пожинало плоды петровских реформ, чей топор пробил рубеж неприятия европейской культурой дикой неотесанной Руси, чьи порядки ничего кроме шока вызвать не могли.
Хоть Пётр и не преследовал никаких мыслей об евроинтеграции, поскольку его главной заботой было наверстать разрыв в технологиях, способных в недалёком будущем позволить России занять лидирующие позиции на суше и на море.
Достаточно было двадцати с лишним лет, чтобы уже не топором, но молотком заколотить брешь, повернувшись к Европе задом, которая уже сама должна была проявлять инициативу. К сожалению, за великими делами следуют дела разжиревших на харчах людей, предавшихся лени и прожиганию достигнутых результатов. Не получилось у России развязаться с Европой, порвав с ней связи.
Интеграция только усилилась, что стало особенно заметно в высшем свете, где даже говорить на русском языке считалось постыдным занятием.
На место русской речи пришёл французский язык – этот момент активно будет обыгрывать Лев Толстой в первых томах книги, с сарказмом показывая попытки князей шутить на тему крестьянства, прибегая к помощи языка простого народа, отчего хохочет окружающий люд, а читатель лишь недоуменно смотрит на такое положение дел, за которое надо краснеть, а не с восторгом взирать на бесконечные танцы и рауты.
Кажется, Россия была практически потеряна сама для себя. Высший свет с успехом получает образование за границей, будто Россия уже не уважаемое всеми самостоятельное государство, а данник некой метрополии, откуда возвращаются назад будто в ссылку, чтобы удручённо взирать на так и не достигшее важных результатов общество, продолжающее оставаться на окраине Европы не только географически, но и духовно. Всё это очень тяжело даётся пониманию, но ситуация складывалась именно таким образом. Однако, Россия не была бы Россией, если не умела правильно переваривать чужеродные элементы, превращая их в достоинства собственной культуры. Пусть высший свет говорит на французском, иная часть говорит на немецком, а кто-то вообще на английском – это всё плоды интеграции, наводнившие страну иностранными гражданами, которым было очень трудно усвоить русский язык, отличающийся сложной структурой построения слов и возможностью ставить слова в предложениях в каком угодно порядке. Даже ударение в словах не поддаётся никаким закономерностям. Все эти особенности языка являются прямым результатом развития русского народа, такого же непростого, живущего своим собственным укладом жизни. Война с Наполеоном отнюдь не стала спусковым механизмом для роста славянофильства и самосознания. Дело стоит рассматривать с самой банальной стороны: дети иностранцев уже не так отчужденно смотрели на истинную для них родину, а внуки эмигрантов и того более считали себя именно русскими, а не французами-немцами-англичанами, активно помогая восстановлению величия страны.
Дело Петра закончилось успешно. Но в начале XIX века всё обстояло не так благополучно. Засилье иностранного образа жизни приносит плоды для развития России, но в далёкой перспективе всё воспринимается благополучно. Конечно, Лев Толстой не до конца мог осознать это явление, сводя понимание сложившихся дел в пользу разумеющихся вещей, должных быть в виду того, что это просто должно быть именно так, а никак иначе. Да, жизнь не стоит на месте. Однако, Толстой не старается делиться с читателем какими-либо теориями, предлагая принять тот факт, что если уж мы живём именно в таком мире, то просто иного мира быть не должно. История, в понимании Толстого, это чистая формальность: можно предпринимать любые действия, только результат уже заранее определён. Не зря в “Войне и мире” увесистая часть повествования отводится масонам и разжёвыванию их идей, что сводит с ума читателя, когда не удаётся понять истинное призвание вольных каменщиков, использующих мистические элементы и глубокую религиозность для достижения всеобщего блага. Стоит оставить масонов на совести Льва Толстого, как и тут часть текста, где разжёвываются особенности нумерологии и прочих мистических материй. Толстой сам наглядно показывает, что увидеть число зверя можно не только в имени Императора Наполеона, но и в имени одного из главных персонажей, особенно если взять за основу именно то сочетание букв, которое тебе требуется. Именно это уже доказывает то, что Лев Толстой видел в делах фортуны простую закономерность, где результат зависит от верного сочетания цифр, но это никак не означает чего-то сверхъестественного.
Самый главный недочёт “Войны и мира” – это полное игнорирование низшего сословия русских людей, то есть крепостных крестьян. Лев Толстой подробно говорит о страданиях знати, чья собственность уходит в руки французской армии; он даже говорит о бедах русского войска, что теряет больше людей при отступлении от невыносимых условий. Но где же слёзная доля рядового человека, являющегося главным кирпичиком общества, от чьего поведения зависит благополучие всех вышестоящих сословий? Солдаты – безликая масса, выполняющая волю командования, теряющая головы на поле боя от случайно пролетающих ядер. В общей суматохе на клочки может разорвать и генералиссимуса, настолько кашеобразным представляет баталии Лев Толстой, не сводя всё к подробным описаниям каждого боя, предпочитая ограничиваться думами о манёврах. Хорошо, когда кто-то с умным видом размышляет над ходом войны, считая себя истиной в последней инстанции. “Война и мир” теряет всю свою прелесть из-за чрезмерной документальности, куда автор старается поместить действующих лиц, смешивая их поступки с действиями реальных исторических фигур.
Описать войну изнутри – это отличный художественный приём, позволяющий дополнительно показать те моменты, которых на самом деле могло и не быть. Всем хорошо знаком эпизод, когда оглушённый Болконский взирает на небо, слушая внутреннюю тишину, порождённую долгим желанием побыть наедине с самим собой; но это сделано Толстым только для того, чтобы показать фигуру Наполеона, которая предстаёт перед читателем именно такой, какой её представляет себе автор, но не как раненый Болконский, чья жизнь вот-вот оборвётся, а он лежит в гуще исторических событий, не имея возможности действительно помочь своей стране. Через Ростова Толстой показывает веру молодых людей в непобедимость России и в величие императора, за которого можно и нужно биться до самой смерти, не считаясь с возможными потерями; фанатичность главного героя поражает воображение, однако Толстой никак не объясняет поведение Ростова, считая это вполне обоснованным. Позже через Безухова Толстой приведёт яркий пример отчаянного человека, который от никчёмной жизни “пойдёт на баррикады”, будто участник Великой французской революции, готовый принять смерть уже не за императора, а за спонтанно возникшие ценности, кричащие ему о необходимости встать на защиту родного дома; только дальше Толстой из Безухова делает подлинного сумасшедшего, потерявшего разум, едва ли не с факелом отправляя его по тлеющей Москве искать Наполеона, чтобы убить антихриста и принести действительную пользу людям (именно людям, а не государству в целом).
Лев Толстой настолько детально уходит в описание боевых манёвров, что это заставляет его подолгу задерживаться над каждой сценой, не давая читателю что-то пропустить из происходящих событий. Этот приём Толстой активно будет использовать и в последующих произведениях, сводя с ума читателя, в чьи планы не входит подсчёт оставшихся патронов у главного героя, решившего стреляться, да за неопытностью побеждая умелого стрелка. Это же относится и к тем сценам, где Толстой нагнетает интригу, сводя в могилу добрую часть героев: кому-то суждено погибнуть на поле боя, иные погибнут в мирное время, допустим от родов.
Вообще, стоит сейчас вспомнить Безухова, чей идеальный портрет сквозит подобно решету. Хорошим человеком он никогда не был. Наследство ему свалилось с неба, правильно распорядиться финансами он не сумел.
Жёны его были женщинами лёгкого поведения, а сам он является типичных примером неповоротливого рохли, эволюцию которого Толстой решил поставить в центр повествования. Жизнь шла для Пьера в виде взлётов и падений, каждый раз давая Безухову возможность реабилитироваться в глазах окружающих.
“Война и мир” даже заканчивается самым благоприятным для него образом, давая читателю ощущение недоумения, что якобы активная деятельность перевернула представление человека о мире, заставив забыть обо всём, что было мило его душе. Пускай это будет так.
Всё это останется на совести Льва Толстого, показавшего развитие событий далеко не в том виде, который был бы наиболее благоприятен. Пожалуй, на долю Безухова выпало поучаствовать во всех событиях, которые были только возможны.
Одно навсегда останется непонятным: каким образом тепличное создание переросло в пламенного человека, в огне которого оно перегорело, утратив весь запал, сведя мироощущение к изначальному состоянию. Был всплеск, растворившийся в пустоте.
“Война и мир” становится своеобразной пустотой, не давая читателю никакого конкретного понимания произошедшего, кроме желания Толстого показать свою точку зрения. Граф подвержен рефлексии – это свойственно для тех сорока лет, в которые он взялся за принёсшую ему признание эпопею.
Взятие Москвы французами – хорошая возможность для размышлений, которыми Толстой щедро делится с читателем. Почему всё сложилось именно так при Аустерлице, почему продолжили отступать после Бородина, отчего решили сдать Москву, как вышли из положения: обо всём подробно, невзирая на художественность “Войны и мира”.
Кажется, Толстой забыл для чего он пишет свою книгу, вновь и вновь подменяя понимание общей проблемы своими личными представлениями. Только читателю гораздо интереснее другое, отчего Наполеон не пошёл на Санкт-Петербург, взятие которого было бы более важным для его армии.
Красные стены Кремля не могли послужить образом тряпки для быка, чьи мысли и желания направлены именно на реальный шанс захватить древнюю столицу России, богатой храмами.
Толстой невольно желает реабилитировать Наполеона перед самим собой, чьи войска накануне марш-броска на Россию потерпели сокрушительное поражение от Испании, не сумев одолеть не самого грозного противника.
Перед читателем не раз будет представать образ Наполеона, а также мысли французского императора, за которого решит мыслить Лев Толстой, проявив таким образом смелость.
Привыкший всё детально описывать, Толстой не допустит оставить читателя в неведении касательно фигуры великого человека, в конце-концов нагнав такую скуку, когда уже не имеет никакого значения то, чем именно занимался Наполеон в ссылке, якобы думая о причинах, приведших его политические достижения к полному краху.
Что именно привлекает в “Войне и мире”, так это те слова Толстого, в которых он даёт понимание бессмысленности человеческой агрессии.
Если всё изначально определено, а продолжение политики в виде войны всё равно приводит к горю и частичному переделу границ между государствами, то стоит ради всего этого нарушать спокойный уклад жизни? Можно с этим утверждением согласиться: идеи Толстого о всеобщем благе и возможности противопоставить любой угрозе мирное решение проблемы – хорошо известны читателю. Позже ярким последователем этих идей станет Махатма Ганди и ряд других политических деятелей, чьи “бескровные” революции позволили добиться желаемого результата. Однако, опять же, это всё трудно осмысливать в рамках короткого размышления над прочитанной книгой, где автор лишь ближе к концу произведения решает подвести подобный итог, вызывая у читателя очередное недоумение. Почему Толстой столь увлекательно давал сухие отчёты о боях, если всё должно решаться мирными способами? Почему персонажи “Войны и мира” более агрессивны, нежели действительно преследуют те цели, о которых Толстой с жаром рассказывал, давая образ определённого деятельного масона? Или Толстой сам был масоном, что сокрушался над невозможностью реализовать замыслы в виду использования тайной организации в угоду личного роста его членов, пользующихся связями входящих в неё влиятельных людей?
Большое полотно непростого времени, перегруженное размышлениями Льва Толстого, где мир не может существовать без войны, а война питается плодами мирного времени. Осталось поговорить о цикличности исторических процессов, но Толстой их обошёл вниманием – обойду и я.
Дополнительные метки: толстой война и мир критика, толстой война и мир анализ, толстой война и мир отзывы, толстой война и мир рецензия, толстой война и мир книга, Leo Tolstoy, War and Peace
Данное произведение вы можете приобрести в следующих интернет-магазинах:
Лабиринт | Ozon | My-shop
Это тоже может вас заинтересовать:
– Детство. Отрочество. Юность
– Набег. Рубка леса. Кавказский пленник. После бала. Хаджи-Мурат
– Севастопольские рассказы. Альберт. Записки маркёра
– Два гусара
– Поликушка. Смерть Ивана Ильича.
Холстомер
– Казаки
– Анна Каренина
– Крейцерова соната
– Воскресение
– Отец Сергий. Фальшивый купон
– Басни, сказки, рассказы
– «Тихий Дон.
Том 2» Михаила Шолохова
– “Унесённые ветром” Маргарет Митчелл
– “Время жить и время умирать” Эриха Ремарка
Источник: https://trounin.ru/tolstoy69/
Роман Л.Н. Толстого «Война и мир» в оценке критиков – Русский язык и литература. Литература 11 класс, часть 1 – Произведения школьной программы
1. О романе Толстого критики начали писать сразу после выхода из печати первого тома. Д. Писарев, П. Анненков, А. Григорьев, Н. Михайловский, А. Скабичевский, М. Протопопов, Н. Страхов и т.д. – это только часть тех, кто заострил своё критическое перо о произведение Толстого.
Прочитайте фрагменты из статьи «”Война и мир”. Сочинение гр. Л.Н. Толстого. Томы V и VI», написанной в 1870 г. современником Толстого критиком Н.Н. Страховым.
2. По ходу чтения определите темы, которые поднимает критик.
Наконец, великое произведение кончено. Наконец, оно перед нами, оно навсегда наше, и исчезли всякие наши волнения. В то время, как гр. Л.Н. Толстой как будто замедлил окончанием своего труда, мы невольно мучились страхом и надеждой.
Художник, как мы видим теперь, спокойно и уверенно продолжал свою работу; твёрдою рукою он доканчивал её последние части; но мы, простые смертные, с невольным замиранием сердца ждали совершения таинственного дела.
Мы дивились до изумления, как могла творческая сила, не ослабевая ни на минуту, действовать в таких громадных размерах, и, ещё не сумев понять всего величия открывшихся перед нами сил, не успев привыкнуть к этому величию, малодушно страшились за окончание великого и бесценного дела. Самые нелепые опасения приходили нам в голову.
Но, наконец, картина готова и вся перед нами. Красота её открывается с новою, с поразительною силою.
Только теперь все подробности заняли своё надлежащее место, ясно обозначился центр, ясно выступил колорит отдельных частей, и, обнимая картину одним взглядом, мы можем отчётливо видеть её общее освещение, связь всех её фигур и неотразимую мысль, которая составляет душу всего произведения, которая даёт ему полное единство, полную жизнь. Всмотритесь, вчитайтесь, попробуйте обозреть весь рассказ как одно целое – впечатление будет усиливаться и возрастать по мере вашего внимания и изучения.
Какая громада и какая стройность! Ничего подобного не представляет нам ни одна литература.
Тысячи лиц, тысячи сцен, всевозможные сферы государственной и частной жизни, история, война, все ужасы, какие есть на земле, все страсти, все моменты человеческой жизни, от крика новорождённого ребёнка до последней вспышки чувства умирающего старика, все радости и горести, доступные человеку, всевозможные душевные настроения, от ощущений вора, укравшего червонцы у своего товарища, до высочайших движений героизма и дум внутреннего просветления – всё есть в этой картине. А между тем ни одна фигура не заслоняет другой, ни одна сцена, ни одно впечатление не мешают другим сценам и впечатлениям, всё на месте, всё ясно, всё раздельно и всё гармонирует между собою и с целым. Подобного чуда в искусстве, притом чуда, достигнутого самыми простыми средствами, ещё не бывало на свете. Эта простая и в то же время невообразимо искусная группировка не есть дело внешних соображений и прилаживаний, она могла быть только плодом гениального прозрения, которое одним взглядом, простым и ясным, объемлет и проникает всё многообразное течение жизни.
Ревниво осматриваем мы наше сокровище, это неожиданное богатство нашей литературы, честь и украшение её современного периода: нет ли где недостатков? Нет ли пропусков, противоречий? Нет ли каких-нибудь важных несовершенств, за которые мы, конечно, с избытком были бы вознаграждены сильными сторонами «Войны и мира», но которые нам всё-таки больно было бы видеть в этом произведении? Нет, нет ничего, что могло бы помешать полной радости, что смущало бы наш восторг. Все лица выдержаны, все стороны дела схвачены, и художник до последней сцены не отступил от своего безмерно широкого плана, не опустил ни одного существенного момента и довёл свой труд до конца без всякого признака изменения в тоне, взгляде, в приёмах и силе творчества. Дело поистине изумительное!
Картина двух новых семейств удивительно гармонически заканчивает всю хронику. Когда начинался рассказ, перед нами открывались два семейства, уже давно сложившиеся, – семейство Болконских, в котором были взрослые сын и дочь, и семейство Ростовых, в котором Николай был ещё студентом, а Наташе было двенадцать лет.
Через пятнадцать лет (таков период, обнимаемый хроникою) перед нами являются две молодые семьи с маленькими детьми.
С гениальным тактом художник начал свою семейную хронику с людей настолько взрослых, что мы можем ими заинтересоваться, и кончил картинами, в которых даже грудные дети нам бесконечно милы, так как принадлежат к семействам, с которыми мы сжились и сроднились во время рассказа.
Полная картина человеческой жизни.
Полная картина тогдашней России.
Полная картина того, в чём люди полагают своё счастие и величие, своё горе и унижение.
Вот что такое «Война и мир».
Итак, какой же смысл «Войны и мира»?
Всего яснее, нам кажется, этот смысл выражается в тех словах автора, которые мы поставили эпиграфом: «Нет величия, – говорит он, – там, где нет простоты, добра и правды».
Задача художника состояла в том, чтобы изобразить истинное величие, как он его понимает, и противопоставить его ложному величию, которое он отвергает.
Эта задача выразилась не только в противопоставлении Кутузова и Наполеона, но и во всех малейших подробностях борьбы, вынесенной целою Россиею, в образе чувств и мыслей каждого солдата, во всём нравственном мире русских людей, во всём их быте, во всех явлениях их жизни, в их манере любить, страдать, умирать. Художник изобразил со всею ясностию, в чём русские люди полагают человеческое достоинство, в чём тот идеал величия, который присутствует даже в слабых душах и не оставляет сильных даже в минуты их заблуждений и всяких нравственных падений. Идеал этот состоит, по формуле, данной самим автором, в простоте, добре и правде. Простота, добро и правда победили в 1812 году силу, не соблюдавшую простоты, исполненную зла и фальши. Вот смысл «Войны и мира».
Другими словами – художник дал нам новую, русскую формулу героической жизни, ту формулу, под которую подходит Кутузов и под которую никак не может подойти Наполеон. О Кутузове автор прямо говорит: «Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история» (т.
VI, стр. 88). Но то же самое следует разуметь обо всех русских людях, обо всех фигурах, выведенных в «Войне и мире». Их чувства, мысли и желания, насколько в них есть героического, насколько в них проявляется стремление к героическому и понимание героического, не укладываются в те чужие и лживые формы, которые созданы Европою.
Весь русский душевный строй проще, скромнее, представляет ту гармонию, то равновесие сил, которые одни согласны с истинным величием и нарушение которых мы ясно чувствуем в величии других народов. Обыкновенно нас пленяют и долго ещё будут пленять блеск и мощь тех форм жизни, которые создаются силами, не соблюдающими гармонии, вышедшими из взаимного равновесия.
Этих ярких форм всякого рода страстей, всякого рода душевных напряжений, разрастающихся до ослепляющего величия, много создала Европа, много создал древний мир.
Мы, младший из великих народов, невольно увлекаемся этими формами чуждой жизни, но в глубине души у нас хранится другой, своеобразный идеал, в сравнении с которым часто меркнут и являются безобразием воплощения в действительности и искусстве идеалов, не согласных с нашим душевным строем.
Чисто русский героизм, чисто русское героическое во всевозможных сферах жизни – вот что дал нам гр. Л.Н. Толстой, вот главный предмет «Войны и мира». Если мы оглянемся на нашу прошлую литературу, то нам будет яснее, какую огромную заслугу оказал нам художник и в чём состоит эта заслуга.
Основатель нашей самобытной литературы, Пушкин один только в своей великой душе носил сочувствие всем родам и видам величия, всем формам героизма, почему и мог он постигнуть русский идеал, почему и мог стать основателем русской литературы.
Но в его дивной поэзии этот идеал проступал только чертами, только указаниями, безошибочными и ясными, но неполными и неразвитыми.
Но первый разрешил задачу гр. Л.Н. Толстой. Он первый одолел все трудности, выносил и победил в своей душе процесс отрицания и, освободившись от него, стал творить образы, воплощающие в себе положительные стороны русской жизни.
Он первый показал нам в неслыханной красоте то, что ясно видела и понимала только безупречно гармоническая, всему великому доступная душа Пушкина.
В «Войне и мире» мы опять нашли своё героическое, и теперь его уже никто от нас не отнимет.
Существует на свете как будто два рода героизма: один – деятельный, тревожный, порывающийся, другой – страдательный, спокойный, терпеливый.
Но пока нет у нас чистых и ясных образов деятельного героизма, пока этот героизм не нашёл себе своего поэта-выразителя, мы должны смиренно преклониться перед поэтом, прославившим и воплотившим перед нами героизм смирения.
Мы только можем гадать и смутно прозревать черты иного величия, также свойственного русской натуре, а то величие, которое изображено гр. Л.Н. Толстым, мы уже видим воочию, в ясном воплощении.
И в существенном пункте мы не можем не согласиться с поэтом, то есть мы вполне признаём превосходство смирного героизма над героизмом деятельным. Гр. Л.Н. Толстой изобразил нам если не самые сильные, то во всяком случае самые лучшие стороны русского характера, те его стороны, которым принадлежит и должно принадлежать верховное значение.
Как нельзя отрицать, что Россия победила Наполеона не деятельным, а смирным героизмом, так вообще нельзя отрицать, что простота, добро и правда составляют высший идеал русского народа, которому должен подчиняться идеал сильных страстей и исключительно сильных личностей.
Мы сильны всем народом, сильны тою силою, которая живёт в самых простых и смирных личностях, – вот что хотел сказать гр. Л.Н. Толстой, и он совершенно прав. Прибавим, что мы должны бы были преклониться перед лучшими чертами нашего народного идеала и в том случае, если бы нам не было доказано, что простота, добро и правда могут победить всякую ложную, злую и неправую силу.
Если вопрос идёт о силе, то он решается тем, на какой стороне победа, но простота, добро и правда нам милы и дороги сами по себе, всё равно, победят они или нет.
Все сцены частной жизни и частных отношений, выведенные гр. Л.Н. Толстым, имеют одну и ту же цель – показать, как страдает и радуется, любит и умирает, ведёт свою семейную и личную жизнь тот народ, высший идеал которого заключается в простоте, добре и правде.
Разница, столь ясно изображённая, между Кутузовым и Наполеоном, та же самая разница существует между Пьером и капитаном Рамбалем, толкующим о своих любовных приключениях, между Бурьенкой и княжной Марьей и т.д.
Тот же народный дух, который проявился в Бородинской битве, проявляется в предсмертных думах князя Андрея, и в душевном процессе Пьера, и в разговорах Наташи с матерью, и в складе вновь образовавшихся семейств, словом, во всех душевных движениях частных лиц «Войны и мира».
Везде и повсюду или господствует дух простоты, добра и правды, или является борьба этого духа с уклонениями людей на иные пути, и рано или поздно – его победа.
В первый раз мы увидели несравненную прелесть чисто русского идеала, смиренного, простого, бесконечно нежного и в то же время незыблемо твёрдого и самоотверженного. Огромная картина гр. Л.Н. Толстого есть достойное изображение русского народа.
Это – действительное неслыханное явление – эпопея в современных формах искусства.
Гр. Л.Н. Толстой в своей великолепной эпопее показал нам, что обнаружилось в нашей борьбе с Наполеоном. В первый раз от начала истории ясно и грозно проявился русский идеал, и перед этим идеалом сломилась и померкла вся сила Наполеона и наполеоновской Франции.
Вот пример того смысла, который заключается в истории и составляет её существенное содержание. Дело вовсе не в победе, не в том, что случилась новая комбинация единичных сил, вследствие которой рушилось могущество, до тех пор всех покорявшее и побеждавшее; сущность дела в том, что скрывается под этою механическою игрою причин и следствий.
Под нею скрывается пробуждение силы, ещё не действовавшей в мире, – духа простоты, добра и правды.
Простота есть высшее изящество, высшая красота человека.
Добро и правда – суть высшие цели, для которых должен жить и действовать человек.
Таковы лучшие черты идеала, хранящегося в русском народе. Этот дух смирения и доброты много принёс и приносит нам всякого вреда и всяких бед; но этот же дух победил Наполеона, разрушил его армию и государство.
• В чём Страхов видит основную заслугу Толстого? Как оценивает роман «Война и мир»?
• О каком русском идеале говорит критик?
• Почему критик постоянно подчёркивает, что героизм, героическое во всевозможных сферах жизни в изображении Толстого – чисто русские?
• Что, по мнению Страхова, Толстой понимает под русской формулой героической жизни?
• Перечислите «лучшие черты идеала, хранящегося в русском народе».
• Назовите героев романа – носителей этих черт. Найдите аналогичные примеры в других произведениях отечественной литературы.
Источник: https://scribble.su/school-literature/language-literature-11-part-1/23.html
Загрузка...
