Пословицы и поговорки из поэмы “мертвые души” гоголя

Статья “Пословицы и поговорки в поэме Н.В. Гоголя “Мертвые души”

Пословицы и поговорки в поэме Н.В.Гоголя «Мертвые души»

Едва ли какое-нибудь иное произведение русской классической литературы знает такую концентрацию пословиц и пословичных выражений. Поэма Гоголя – целое собрание метких выражений, которые играют «особенно почетную роль в языке поэмы»1

Они щедро рассыпаны почти по всем главам поэмы, они выступают и в авторском повествовании, при самых различных его тональностях, и в речи почти всех действующих лиц.

На мгновение мелькнувшая в поэме родственница Чичикова, присутствовавшая при его рождении, «взявши в руки ребенка, вскрикнула: «Совсем вышел не такой, как я думала! Ему бы следовало пойти в бабку с матерной стороны…а он родился просто, как говорит пословица: ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца».2 Приведем несколько пословиц из речи главных действующих лиц. «Вот говорит пословица: Для друга семь верст не околица!..Прохожу мимо, вижу свет в окне, дай, думаю себе, зайду, верно не спит» (203, Ноздрев) «Эк право, затвердила сорока Якова одно про всякого, как говорит пословица…»; «На вкусы нет закона: Кто любит попа, а кто попадью, как говорит пословица» (99, 103, Собакевич). Стиль речи Собакевича вообще очень близок пословичной. «Максим телятников, сапожник: «что шилом кольнет, то и сапоги, что сапоги, то и спасибо, и хоть бы в рот хмельного».(98) Особенно богата пословицами и поговорками речь Павла Ивановича Чичикова, умеющего говорить с каждым человеком его собственным языком.

В разговоре с Маниловым он стилизует известную русскую пословицу под сентиментально-книжный стиль «деликатного» помещика, склонного переиначивать все на иностранный лад: «Не имей денег, имей хороших людей для обращения,» – сказал один мудрец.

(28) В общении с Коробочкой Чичиков хотя и допускает фамильярность, все же удерживает себя в руках даже тогда, когда тупость помещицы лишает его самообладания: «Здесь Чичиков вышел совершенно из границ всякого терпения, хватил в сердцах стулом об пол и посулил ей черта… «Да не найдешь слов с вами! Право, словно какая-нибудь, не говоря дурного слова, дворняжка, что лежит на сене: и сама не есть сена и другим не дает» (52) В торге с собакевичем Чичиков взывает к здравому смыслу расчетливого хозяина: «…Ведь в них толку теперь никакого, ведь это все нард мертвый. Мертвым телом хоть забор подпирай, говорит пословица» (98). Ловко приноравливая пословицу к стилю и характеру своего собеседника, гениальный Павел Иванович добивается, казалось бы, невозможного – «индивидуализирует пословицу – выражение безличной народной мудрости»3. Пословицами Чичиков не только склоняет помещиков на свою сторону. Внутренние монологи этого неутомимого и хитроумного русского Одиссея также состоят из пословиц. «Ну что ж! – сказал Чичиков, – зацепил – поволок, сорвалось – не спрашивай. Плачем горю не пособить, нужно дело делать». И решился он сызнова начать карьер…»(223) «А между тем героя нашего осенила вдохновеннейшая мысль, какая когда-либо приходила в человеческую голову. «Эх я Аким-простота, – сказал он сам себе, – ищу рукавиц, а обе за поясом! Да накупи я всех этих, которые вымерли…» (229)

Как видим, пословицами и поговорками говорят в «мертвых душах» и главные герои, и персонажи, едва мелькнувшие в тексте, и крестьяне, и слуги, и господа. «Пословичное» мышление – одна из особенностей гоголевской поэмы» (Воропаев, с.94).

Такое пристальное внимание Гоголя к пословицам не случайно. Он живо чувствовал обобщающую силу русской народной пословицы. «Наши пословицы, – писал Гоголь, – значительнее пословиц всех других народов.

Сущность того или иного явления, ситуации, характера Гоголь выражает в пословице.

Характеры эпизодических персонажей поэмы порою полностью исчерпываются пословицами или пословичными выражениями. «Максим Телятников, сапожник. Хе, сапожник! пьян как сапожник, говорит пословица. Знаю, знаю тебя, голубчик; если хочешь, всю историю твою расскажу: учился ты у немца […] и был ты чудо, а не сапожник» и т.д.

(130, Чичиков) «Белокурый [Мижуев] был один из тех людей, в характере которых, на первый взгляд, есть какое-то упорство.

Еще не успеешь открыть рта, как они уже готовы спорить и, кажется, никогда не согласятся на то, что явно противуположно их образу мыслей, что никогда не назовут глупого умным и что в особенности не согласятся плясать по чужой дудке; а кончится всегда тем, что в характере их окажется мягкость, что они согласятся именно на то, что отвергали, глупое назовут умным и пойдут потом поплясывать как нельзя лучше под чужую дудку,словом, начнут гладью, а кончат гадью» (66-67).Частые «рябины» и «ухабины» на лице старого повытчика, к которому попал под начальство Чичиков, «причисляли его к числу тех лиц, на которых, по народному выражению, черт приходил по ночам молотить горох» (219). У старого повытчика была «зрелая дочь лицом, тоже похожим на то, как будто бы на нем происходила по ночам молотьба гороху»(219-220).Больше о дочери повытчика в поэме ничего не сказано, но облик ее, благодаря портретной детали, «впечатывается» в память читателя.

Выражая характер через пословицу – самый распространенный и лаконичный вид образного народного слова, – Гоголь иногда использует ее в сжатом, усеченном виде. «В показаниях крестьяне выразились прямо, что земская полиция [т.е. заседатель Дробяжкин] был-де блудлив как кошка…». (Сравните: «Блудлив как кошка, а труслив как заяц».)

Характеры коллективных, массовых героев поэмы также созданы по «пословичному» принципу обобщения. Крестьяне Плюшкина справедливо рассуждали, что «в дождь избы не кроют, а вёдро и сама не каплет, бабиться в ней же незачем, когда есть простор и в кабаке и на большой дороге: словом, где хочешь» (106).

Мифический мужик Чичикова «убежит как дважды два, навострит так лыжи, что и следа не отыщешь»; «в две недели они изопьются и будут стельки»(147). «Странные люди эти господа чиновники […] ведь очень хорошо знали, что Ноздрев лгун, что ему нельзя верить ни в одном слове, ни в самой безделице, а между тем именно прибегнули к нему […] .

Утопающий, говорят, хватается и за маленькую щепку[…] Так и господа наши ухватились наконец и за Ноздрева» (197-198).

«…Ноздрев понес такую околесину, которая не только не имела никакого подобия правды, но даже, просто, ни на что не имела подобия, так что чиновники, вздохнувши, все отошли прочь…И все согласились в том, что как с быком ни биться, а всё молока от него не добиться» (200).

Разумеется, пословицы не могут охватить всех качеств Ноздрева, Манилова, Собакевича и т.д. Однако изобразительная сила пословиц позволяет Гоголю вскрыть в этой народной национальной классике самое главное в характерах героев поэмы.

Харктер Манилова – этого помещика «без задора» , мечтающего бог знает о чем, – «объясняется» в поэме через пословицу. «Один бог разве мог сказать, какой был характер Манилова.

Медвежья натура Собакевича, имевшего «крепкий и на диво стаченный образ», в хозяйстве которого «все…было упористо, без пошатки, в каком-то крепком и неуклюжем порядке», прекрасно выражена в пословице.

«Эк наградил тебя-то бог! вот уж точно, как говорят, неладно скроен, да крепко сшит!…» (101).

Создавая характеры «Мертвы душ», Гоголь широко опирался на черты народной характерологии, выраженные в русских пословицах и поговорках.

Отмечено, что при создании портретов персонажей Гоголь не только цитирует пословицы, но и реализует пословичные мотивы. Е.А.

Смирнова устанавливает, что ряд пословиц из собрания Даля соответствует тексту шестой главы «Мертвых душ», где говорится о Плюшкине: «Живота не копи, а душу не мори»; «Житье скупое – платье носит худое»; «Не от скудости скупость вышла, о богатства»; «В могилу глядит, а над копейкой дрожит»; «Смолоду прорешка – под старость дыра»; «Владеет городом, а погибает голодом»; «Скупой богач беднее нищего»; «Скупой запирает крепко, а потчует редко»; «скупые умирают, а дети сундуки отпирают»4. в этом ряду пословиц как будто запрограммированы все основные мотивы, звучащие в названной главе.

Часто Гоголь как бы объединяет несколько пословиц и тематически близких к ним произведений других фольклорных жанров, окружая своих героев образами, ставших в этих произведениях символами тех или иных человеческих недостатков. Таков «медвежий» отпечаток, лежащий на всем, что связано с Собакевичем.

В случае с Коробочкой ту же роль играют многочисленные птицы, на фоне которых она является в поэме. В комнате у нее висят «картины с какими-то птицами»(43). Окно «глядело едва ли не в курятник; по крайней мере находившийся перед ним узенький дворик был весь наполнен птицами всякой домашней тварью Индейкам и курам не было числа; промеж них расхаживал петух…» (46).

Все упоминаемые в связи с Коробочкой птицы (индюк, куры, сороки, воробьи) прочно связаны в фольклорной традиции с обозначением глупости, бессмысленной хлопотливости или, попросту говоря, безмозглости – качеств, персонифицированных Гоголем в личности его героини.

Таким же образом фигура Ноздрева освещена его испорченной шарманкой, которая «играла не без приятности, но в середине ее, кажется, что-то случилось, ибо мазурка оканчивалась песнею: «Мальбург в поход поехал», а «Мальбург в поход поехал» неожиданно завершался каким-то давно знакомым вальсом»(72).

«Полнота мысли», которую находил Гоголь в русских пословицах, усложняла характеристику персонажа, выводила его за пределы однозначности.

«Все шевелящее и задирающее за живое», что в этих пословицах, по словам Гоголя, было, отвечало стремлению писателя показать незатоптанные ростки человечности даже в самом духовно оскудевшем персонаже.

«Значительность» русских пословиц поддерживала Гоголя в его мнении, что борьба за человеческое в человеке не безнадежно.

1 Сорокин Ю.С. Словарный состав «Мертвых душ» Гоголя//Н.В.Гоголь. Статьи и материалы. Л., 1954. С.30

3 Воропаев В.А. «Мертвые души» и традиции народной культуры (Н.В.Гоголь и И.М.Снегирев)// Русская литература, 1981, №2. С.93. В дальнейшем ссылки на эту статью даются с пометкой «Воропаев»

4 Смирнова Е.А. Поэма Гоголя «Мертвые души». Л., 1987. С.39

Источник: https://infourok.ru/statya_poslovicy_i_pogovorki_v_poeme_n.v._gogolya_mertvye_dushi-338288.htm

Афоризмы из книги “Мертвые души”

На нашем сайте собраны афоризмы из книги Н.В. Гоголя “Мертвые души”. Читайте, наслаждайтесь и учитесь!

Как ни глупы слова дурака, а иногда бывают они достаточны, чтобы смутить умного человека.

Нет, кто уж кулак, тому не разогнутся в ладонь.

Эх, русский народец! Не любит умирать своей смертью!

Вы боитесь глубоко устремленного взора, вы страшитесь сами устремить на что—нибудь глубокий взор, вы любите скользнуть по всему недоумевающими глазами.

Быстро все превращается в человеке; не успеешь оглянуться, как уже вырос внутри страшный червь, самовластно обративший к себе все жизненные соки. И не раз не только широкая страсть, но ничтожная страстишка к чему—нибудь мелкому разрасталась в рожденном на лучшие подвиги, заставляла его позабывать великие и святые обязанности и в ничтожных побрякушках видеть великое и святое.

Моё такое неопытное вдовье дело! Лучше ж я маненько повременю, авось понаедут купцы, да примерюсь к ценам.

— Нет уж извините, не допущу пройти позади такому приятному, образованному гостю.

И оказалось ясно, какого рода созданье человек: мудр, умен и толков он бывает во всем, что касается других, а не себя; какими осмотрительными, твердыми советами снабдит он в трудных случаях жизни! «Экая расторопная голова! — кричит толпа.

— Какой неколебимый характер!» А нанесись на эту расторопную голову какая—нибудь беда и доведись ему самому быть поставлену в трудные случаи жизни, куды делся характер, весь растерялся неколебимый муж, и вышел из него жалкий трусишка, ничтожный, слабый ребенок, или просто фетюк, как называет Ноздрев.

Неужели вы полагаете, что я стану брать деньги за души, которые в некотором роде окончили своё существование?

Если приятель приглашает к себе в деревню за пятнадцать вёрст, то значит, что к ней есть верных тридцать.

Сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы.

— Где же вы после этого будете жить? — спросил Платонов Хлобуева. — Есть у вас другая деревушка? — Да в город нужно переезжать: там есть у меня домишко. Это нужно сделать для детей: им нужны будут учителя.

Пожалуйста, здесь ещё можно достать учителя Закону Божию; музыке, танцеванью — ни за какие деньги в деревне нельзя достать. — «Куска хлеба нет, а детей учит танцеванью», — подумал Чичиков. — «Странно!» — подумал Платонов. — Однако ж нужно нам чем—нибудь вспрыснуть сделку, — сказал Хлобуев.

— Эй, Кирюшка! принеси, брат, бутылку шампанского. — «Куска хлеба нет, а шампанское есть», — подумал Чичиков. — Платонов не знал, что и думать.

Русская возница имеет доброе чутьё вместо глаз; от этого случается, что он, зажмуря глаза, качает иногда во весь дух и всегда куда—нибудь да приезжает.

Зачем же изображать бедность, да бедность, да несовершенство нашей жизни?

Право, отец мой, никогда ещё не случалось продавать мне покойников.

Ничего не может быть приятнее, как жить в уединении, наслаждаться зрелищем природы и почитать иногда какую—нибудь книгу.

Страницы: 1 2 3 4

Рекомендуемые статьи:

Маленький принц Евгений Онегин Вишневый сад Отцы и дети Цитаты из лучших книг

Источник: https://www.citatyonas.ru/tsitaty-iz-knig/citaty-iz-knigi-mertvye-dushi/aforizmy-iz-knigi-mertvye-dushi/

Окно в мир евангельских истин

С самого начала «Мертвые души» были задуманы Гоголем не только как литературное, но и важнейшее общественное дело, причем дело общерусское, общенациональное. «Начал писать «Мертвых душ»… – сообщал Гоголь Пушкину 7 октября 1835 года. – Мне хочется в этом романе показать, хотя с одного боку всю Русь». Много позднее, в письме к Василию Андреевичу Жуковскому 1848 года, Гоголь пояснял замысел своего творения: «Уже давно занимала меня мысль большого сочиненья, в котором бы предстало все, что ни есть и хорошего и дурного в русском человеке, и обнаружилось бы пред нами видней свойство нашей русской природы».

Воплощение такого грандиозного замысла требовало и соответствующих художественных средств. В эстетике Гоголя народные песни и пословицы – важнейшие источники самобытности, из которых должны черпать вдохновение русские поэты. Невозможно понять «Мертвые души» без учета фольклорной традиции, и в первую очередь пословичной стихии, пронизывающей всю ткань поэмы.
«Чем более я обдумывал мое сочинение, – писал Гоголь в «Авторской исповеди», – тем более видел, что не случайно следует мне взять характеры, какие попадутся, но избрать одни те, на которых заметней и глубже отпечатлелись истинно русские, коренные свойства наши». И поскольку в русских пословицах и поговорках наиболее полно выразились важнейшие особенности национального характера, человеческие качества, одобряемые народом или отвергаемые им, в «Мертвых душах» «пословичный» способ обобщения стал одним из важнейших принципов художественной типизации. Чем более обобщенный вид принимают образные картины и характеристики персонажей, в которых Гоголь выражает сущность того или иного явления, ситуации или человеческого типа, тем более они приближаются к традиционным народно-поэтическим формулам.

Характер Манилова – помещика «без задора», пустопорожнего мечтателя – «объясняется» через пословицу: «Один Бог разве мог сказать, какой был характер Манилова. Есть род людей, известных под именем: люди так себе, ни то ни се, ни в городе Богдан, ни в селе Селифан, по словам пословицы». Медвежья натура Собакевича, имевшего «крепкий и на диво стаченный образ», в хозяйстве которого все было «упористо, без пошатки, в каком-то крепком и неуклюжем порядке», находит свое итоговое определение в пословичной формуле: «Эк наградил-то тебя Бог! Вот уж точно, как говорят, неладно скроен, да крепко сшит…»
Характеры эпизодических персонажей поэмы порою полностью исчерпываются пословицами или пословичными выражениями. «Максим Телятников, сапожник: что шилом кольнет, то и сапоги, что сапоги, то и спасибо, и хотя бы в рот хмельного». Заседатель Дробяжкин был «блудлив, как кошка…». Мижуев был один из тех людей, которые, кажется, никогда не согласятся «плясать по чужой дудке», а кончится всегда тем, что пойдут «поплясывать как нельзя лучше под чужую дудку, словом, начнут гладью, а кончат гадью».

Гоголь любил выражать заветные свои мысли в пословицах. Идея «Ревизора», как мы знаем, сформулирована им в эпиграфе-пословице: «На зеркало неча пенять, коли рожа крива». В сохранившихся главах второго тома «Мертвых душ» важное значение для понимания авторского замысла имеет пословица «Полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит». «Известно, – говорил Гоголь, – что если сумеешь замкнуть речь ловко прибранной пословицей, то сим объяснишь ее вдруг народу, как бы сама по себе ни была она свыше его понятия».
Вводя пословицы в художественную ситуацию «Мертвых душ», Гоголь творчески использует заключенный в них смысл. В десятой главе почтмейстер, сделав предположение, что Чичиков есть «не кто другой, как капитан Копейкин», публично сознался, что совершенно справедлива поговорка «Русский человек задним умом крепок». «Коренной русской добродетелью» – задним, «спохватным», покаянным умом в избытке наделены и другие персонажи поэмы, но прежде всего сам Павел Иванович Чичиков.

К этой пословице у Гоголя было свое особое отношение. Обычно она употребляется в значении «спохватился, да поздно», и крепость задним умом расценивается как порок или недостаток. В Толковом словаре Владимира Даля находим: «Русак задом (задним умом) крепок»; «Умен, да задом»; «Задним умом догадлив». В его же «Пословицах русского народа» читаем: «Всяк умен: кто сперва, кто опосля»; «Задним умом дела не поправишь»; «Кабы мне тот разум наперед, что приходит опосля». Но Гоголю было известно и другое толкование этой поговорки. Так, известный собиратель русского фольклора первой половины ХIХ века Иван Михайлович Снегирев усматривал в ней выражение свойственного русскому народу склада ума: «Что русский и после ошибки может спохватиться и образумиться, о том говорит его же пословица «Русский задним умом крепок». Так в собственно русских пословицах выражается свойственный народу склад ума, способ суждения, особенность воззрения… Коренную их основу составляет многовековой наследственный опыт, этот задний ум, которым крепок русский…».
В размышлениях Гоголя о судьбах родного народа, его настоящем и историческом будущем «задний ум, или ум окончательных выводов, которым преимущественно наделен перед другими русский человек», является тем коренным «свойством русской природы», которое и отличает русских от других народов. С этим свойством национального ума, который сродни уму народных пословиц, «умевших сделать такие великие выводы из бедного, ничтожного своего времени… и которые говорят только о том, какие огромные выводы может сделать нынешний русский человек из нынешнего широкого времени, в которое нанесены итоги всех веков», Гоголь связывает высокое предназначение России.

Для поэтики «Мертвых душ» особенно характерен язык художественных ассоциаций, скрытых аналогий и уподоблений, к которому постоянно прибегает автор. В анекдотических ситуациях, «вставных» эпизодах, пословицах и поговорках Гоголь рассыпает «подсказки» читателю. Но всего этого ему как будто кажется недостаточным. Наконец содержание первого тома он обобщает в маленькой лаконичной притче, сводя все многообразие героев поэмы к двум персонажам.

«Жили в одном отдаленном уголке России два обитателя. Один был отец семейства по имени Кифа Мокиевич, человек нрава кроткого, проводивший жизнь халатным образом. Семейством своим он не занимался; существованье его было обращено более в умозрительную сторону и занято следующим, как он называл, философическим вопросом: «Вот, например, зверь, – говорил он, ходя по комнате, – зверь родится нагишом. Почему же именно нагишом? Почему не так, как птица, почему не вылупливается из яйца? Как, право, того: совсем не поймешь натуры, как побольше в нее углубишься!» Так мыслил обитатель Кифа Мокиевич».

Не случайно Кифа Мокиевич занят философическим вопросом о рождении зверя из яйца. Этот гоголевский образ очень хорошо «укладывается» в известное пословичное выражение о «выеденном яйце» и создан в сущности как развертывание этого выражения, как реализация заключенной в нем метафоры. В то время как «теоретический философ» Кифа Мокиевич занимается разрешением вопроса, не стоящего и выеденного яйца, его сын, богатырь Мокий Кифович, проявляет себя соответствующим образом на поприще практической деятельности.
«Был он то, что называют на Руси богатырь, – говорится в притче о Мокии Кифовиче, – и в то время, когда отец занимался рожденьем зверя, двадцатилетняя плечистая натура его так и порывалась развернуться. Ни за что не умел он взяться слегка: все или рука у кого-нибудь затрещит, или волдырь вскочит на чьем-нибудь носу. В доме и в соседстве все, от дворовой девки до дворовой собаки, бежало прочь, его завидя; даже собственную кровать в спальне изломал он в куски. Таков был Мокий Кифович…»

Образ Мокия Кифовича также восходит к фольклорной традиции. В одном из черновых вариантов притчи, где этот персонаж назван еще Иваном Мокиевичем, Гоголь прямо указывает на народно-поэтический первоисточник образа: «Обращик Мокиевича – Лазаревич…» (имеется в виду «Повесть о Еруслане Лазаревиче»). В основу образа Мокия Кифовича положены черты этого сказочного героя, ставшего символом русского национального богатыря. «И как будет Уруслан десяти лет, выдет на улицу: и ково возмет за руку, из того руку вырвет, а ково возмет за ногу, тому ногу выломат».
Традиционный эпический образ, широко известный по народным источникам, Гоголь наполняет нужным ему «современным» смыслом. Наделенный необыкновенным даром – невиданной физической силой, – Мокий Кифович растрачивает его попусту, причиняя одно беспокойство и окружающим, и самому себе. Понятно, что речь в притче идет не об отрицании свойств и особенностей ее персонажей, а скорее об их недолжном проявлении. Плохо не то, что Кифа Мокиевич мыслитель, а Мокий Кифович – богатырь, а то, как именно они используют данные им от природы свойства и качества своей натуры. «Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? – восклицает автор в патетическом размышлении о Руси. – Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему?»

Завершая первый том поэмы, Гоголь недаром обращается к иносказательной форме притчи. «Красна речь с притчею» – гласит русская пословица. В контексте всего первого тома гоголевская притча приобретает особое, ключевое значение для восприятия поэмы. Здесь самым непосредственным образом сказывается влияние Священного Писания на мышление Гоголя. Вспомним, что Господь наш Иисус Христос в притчах отверзал уста свои, то есть в кратких рассказах, сюжеты которых брались из повседневной жизни и облекались в нравоучительную форму. Вырастая в символ обобщающего значения, герои гоголевской притчи концентрируют в себе важнейшие, родовые черты и свойства других персонажей «Мертвых душ».
Философски-умозрительно – в духе Кифы Мокиевича – существование Манилова: «Дома он говорил очень мало и большею частью размышлял и думал… Хозяйством нельзя сказать, чтобы он занимался, он даже никогда не ездил на поля, хозяйство шло как-то само собою». О чем размышляет Манилов, в бесплодных мечтаниях издерживающий жизнь свою? О подземном ходе, мосте через пруд с лавками для крестьян, о том, как было бы хорошо «под тенью какого-нибудь вяза пофилософствовать о чем-нибудь, углубиться!..»

Неуклюжий Собакевич, подобно Мокию Кифовичу, не умеющему ни за что взяться слегка, уже «с первого раза» наступил Чичикову на ногу, сказавши: «Прошу прощения». О сапоге этого «на диво сформированного помещика» сказано, что он был «такого исполинского размера, которому вряд ли где можно найти отвечающую ногу, особливо в нынешнее время, когда и на Руси начинают выводиться богатыри».

Сам человек здоровый и крепкий, практичный помещик, Собакевич, «казалось, хлопотал много о прочности». Но практичность этого рачительного хозяина оборачивается самым настоящим расточительством. «На конюшни, сараи и кухни были употреблены полновесные и толстые бревна, определенные на вековое стояние… Даже колодец был обделан в такой крепкий дуб, какой идет только на мельницы да на корабли».

Гротескно-выразительные образы Кифы Мокиевича и Мокия Кифовича помогают оглядеть героев поэмы со всех сторон, а не с одной только стороны, где они мелочны и ничтожны. «Все можно извратить и всему можно дать дурной смысл, человек же на это способен, – писал Гоголь в статье «О театре, об одностороннем взгляде на театр и вообще об односторонности». – Но надобно смотреть на вещь в ее основании и на то, чем она должна быть, а не судить о ней по карикатуре, которую из нее сделали… Много есть таких предметов, которые страждут из-за того, что извратили смысл их; а так как вообще на свете есть много охотников действовать сгоряча, по пословице «Рассердясь на вши, да шубу в печь», то через это уничтожается много того, что послужило бы всем на пользу».
Герои Гоголя вовсе не обладают заведомо отвратительными, уродливыми качествами, которые необходимо полностью искоренить для того, чтобы исправить человека. Богатырские свойства и практичность Собакевича, хозяйственная бережливость Плюшкина, созерцательность и радушие Манилова, молодецкая удаль и энергия Ноздрева – качества сами по себе вовсе не плохие и отнюдь не заслуживают осуждения. Но все это, как любил выражаться Гоголь, льется через край, доведено до излишества, проявляется в извращенной, гипертрофированной форме.

Обратимся теперь к Чичикову. В нем соединение всех «задоров» гоголевских героев. Ему автор заглядывает глубоко в душу, подчас передоверяет свои задушевные мысли. Еще в детстве Павлуша обнаружил «большой ум со стороны практической». Выказывая «прямо русскую изобретательность» и удивительную «бойкость в деловых делах», Павел Иванович всю жизнь занимался делом. В наиболее концентрированной, афористической форме эта черта главного героя поэмы выражена в его «пословичном» монологе: «…зацепил – поволок, сорвалось – не спрашивай. Плачем горю не пособить, нужно дело делать». «Делом» именуется в поэме и афера Чичикова с мертвыми душами. Весь свой незаурядный практический ум, волю в преодолении препятствий, знание людей, упорство в достижении цели этот неутомимый и хитроумный русский Одиссей растрачивает в деле… не стоящем выеденного яйца. Именно так говорит о своем «деле» Чичиков, выведенный из себя непонятливостью Коробочки: «Есть из чего сердиться! Дело яйца выеденного не стоит, а я стану из-за него сердиться!» Как видим, автор заставляет своих героев «проговариваться» о себе в пословицах. Пословицы же в «Мертвых душах» функционально значимы, несут в себе гораздо больший смысл, чем это может показаться на первый взгляд.
Приобретение «херсонского помещика» расценивается чиновниками как «благое дело». По словам самого Чичикова, он «стал наконец твердой стопою на прочное основание» и «более благого дела не мог бы предпринять». На чем же пытается основать свое благополучие Павел Иванович? На мертвых душах! На том, чего нет, что ничего не стоит, чего быть не может! На пустоте. Тщетность предприятий и замыслов Чичикова в том, что все они лишены духовного основания. Путь Чичикова бесплоден. Бесплодность эта и выражается через мудрость народного речения о деле, не стоящем выеденного яйца. Эта поговорка впервые появляется задолго до финала первого тома, и ею же Гоголь подводит итог делу Чичикова. И этот традиционный народный вывод, венчающий похождения героя, содержит в себе и приговор ему, и возможность, по мысли автора, его грядущего возрождения. Недаром во втором томе Муразов повторяет про себя: «Презагадочный для меня человек Павел Иванович Чичиков. Ведь если бы с этакой волей и настойчивостью, да на доброе дело!»

Художественному мышлению Гоголя свойственны архитектурные ассоциации. Хорошо известно его сравнение «Мертвых душ» с «дворцом, который задуман строиться в колоссальных размерах». Тогда понятным становится и упоминание о двух обитателях отдаленного уголка России, которые «нежданно, как из окошка, выглянули в конце нашей поэмы». Продолжая метафору писателя, можно сказать, что притча – это окошко, позволяющее заглянуть в глубину художественного мира его книги.
Сходный образ встречается в статье Гоголя «Шлецер, Миллер и Гердер» (1834): «Может быть, некоторым покажется странным, что я говорю о Шлецере как о великом зодчем всеобщей истории, тогда как его мысли и труды по этой части улеглись в небольшой книжке, изданной им для студентов, но эта маленькая книжка принадлежит к числу тех, читая которые, кажется, читаешь целые тома; ее можно сравнить с небольшим окошком, к которому, приставивши глаз поближе, можно увидеть весь мир. Он вдруг осеняет светом и показывает, как нужно понять, и тогда сам собою, наконец, видишь все».

Источник: https://vinograd.su/education/detail.php?id=43133

Окно в мир евангельских истин. Пословицы и притчи в поэме Гоголя “Мертвые души” (стр. 1 из 2)

Окно в мир евангельских истин. Пословицы и притчи в поэме Гоголя “Мертвые души”

Воропаев В. А.

С самого начала “Мертвые души” были задуманы Гоголем не только как литературное, но и важнейшее общественное дело, причем дело общерусское, общенациональное. “Начал писать “Мертвых душ”… – сообщал Гоголь Пушкину 7 октября 1835 года. – Мне хочется в этом романе показать хотя с одного боку всю Русь”.

Много позднее, в письме к Василию Андреевичу Жуковскому 1848 года, Гоголь пояснял замысел своего творения: “Уже давно занимала меня мысль большого сочиненья, в котором бы предстало все, что ни есть и хорошего и дурного в русском человеке, и обнаружилось бы пред нами видней свойство нашей русской природы”.

Воплощение такого грандиозного замысла требовало и соответствующих художественных средств. В эстетике Гоголя народные песни и пословицы – важнейшие источники самобытности, из которых должны черпать вдохновение русские поэты. Невозможно понять “Мертвые души” без учета фольклорной традиции и в первую очередь пословичной стихии, пронизывающей всю ткань поэмы.

“Чем более я обдумывал мое сочинение, – писал Гоголь в “Авторской исповеди”, – тем более видел, что не случайно следует мне взять характеры, какие попадутся, но избрать одни те, на которых заметней и глубже отпечатлелись истинно русские, коренные свойства наши”.

И поскольку в русских пословицах и поговорках наиболее полно выразились важнейшие особенности национального характера, человеческие качества, одобряемые народом или отвергаемые им, в “Мертвых душах” “пословичный” способ обобщения стал одним из важнейших принципов художественной типизации. Чем более обобщенный вид принимают образные картины и характеристики персонажей, в которых Гоголь выражает сущность того или иного явления, ситуации или человеческого типа, тем более они приближаются к традиционным народно-поэтическим формулам.

Медвежья натура Собакевича, имевшего “крепкий и на диво стаченный образ”, в хозяйстве которого все было “упористо, без пошатки, в каком-то крепком и неуклюжем порядке”, находит свое итоговое определение в пословичной формуле: “Эк наградил-то тебя Бог! Вот уж точно, как говорят, неладно скроен, да крепко сшит…”

Характеры эпизодических персонажей поэмы порою полностью исчерпываются пословицами или пословичными выражениями. “Максим Телятников, сапожник: что шилом кольнет, то и сапоги, что сапоги, то и спасибо, и хотя бы в рот хмельного”.

Заседатель Дробяжкин был “блудлив, как кошка…” .

Мижуев был один из тех людей, которые, кажется, никогда не согласятся “плясать по чужой дудке”, а кончится всегда тем, что пойдут “поплясывать как нельзя лучше под чужую дудку, словом, начнут гладью, а кончат гадью”.

В сохранившихся главах второго тома “Мертвых душ” важное значение для понимания авторского замысла имеет пословица: “Полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит”.

“Известно, – говорил Гоголь, – что если сумеешь замкнуть речь ловко прибранной пословицей, то сим объяснишь ее вдруг народу, как бы сама по себе ни была она свыше его понятия”.

Вводя пословицы в художественную ситуацию “Мертвых душ”, Гоголь творчески использует заключенный в них смысл.

В десятой главе почтмейстер, сделав предположение, что Чичиков есть “не кто другой, как капитан Копейкин”, публично сознался, что совершенно справедлива поговорка: “Русский человек задним умом крепок”.

“Коренной русской добродетелью” – задним, “спохватным” , покаянным умом в избытке наделены и другие персонажи поэмы, но прежде всего сам Павел Иванович Чичиков.

К этой пословице у Гоголя было свое, особое отношение. Обычно она употребляется в значении “спохватился, да поздно” и крепость задним умом расценивается как порок или недостаток. В Толковом словаре Владимира Даля находим: “Русак задом (задним умом) крепок”; “Умен, да задом”; “Задним умом догадлив”.

В его же “Пословицах Русского народа” читаем: “Всяк умен: кто сперва, кто опосля”; “Задним умом дела не поправишь”; “Кабы мне тот разум наперед, что приходит опосля”. Но Гоголю было известно и другое толкование этой поговорки.

Так, известный собиратель русского фольклора первой половины ХIХ века Иван Михайлович Снегирев усматривал в ней выражение свойственного русскому народу склада ума: “Что Русский и после ошибки может спохватиться и образумиться, о том говорит его же пословица: “Русский задним умом крепок”” ; “Так в собственно Русских пословицах выражается свойственный народу склад ума, способ суждения, особенность воззрения… Коренную их основу составляет многовековой, наследственный опыт, этот задний ум, которым крепок Русский…”.

В размышлениях Гоголя о судьбах родного народа, его настоящем и историческом будущем “задний ум или ум окончательных выводов, которым преимущественно наделен перед другими русский человек”, является тем коренным “свойством русской природы”, которое и отличает русских от других народов.

и которые говорят только о том, какие огромные выводы может сделать нынешний русский человек из нынешнего широкого времени, в которое нанесены итоги всех веков”, Гоголь связывает высокое предназначение России.

Для поэтики “Мертвых душ” особенно характерен язык художественных ассоциаций, скрытых аналогий и уподобле-ний, к которому постоянно прибегает автор.

В анекдотических ситуациях, “вставных” эпизодах, пословицах и поговорках Гоголь рассыпает “подсказки” читателю. Но всего этого ему как будто кажется недостаточным.

Наконец, содержание первого тома он обобщает в маленькой лаконичной притче, сводя все многообразие героев поэмы к двум персонажам.

“Жили в одном отдаленном уголке России два обитателя. Один был отец семейства, по имени Кифа Мокиевич, человек нрава кроткого, проводивший жизнь халатным образом.

Семейством своим он не занимался; существованье его было обращено более в умозрительную сторону и занято следующим, как он называл, философическим вопросом: “Вот, например, зверь, – говорил он, ходя по комнате, – зверь родится нагишом.

Почему же именно нагишом? Почему не так, как птица, почему не вылупливается из яйца? Как, право, того: совсем не поймешь натуры, как побольше в нее углубишься!” Так мыслил обитатель Кифа Мокиевич”.

Не случайно Кифа Мокиевич занят философическим вопросом о рождении зверя из яйца.

Этот гоголевский образ очень хорошо “укладывается” в известное пословичное выражение о “выеденном яйце” и создан, в сущности, как развертывание этого выражения, как реализация заключенной в нем метафоры.

“Был он то, что называют на Руси богатырь, – говорится в притче о Мокии Кифовиче, – и в то время, когда отец занимался рожденьем зверя, двадцатилетняя плечистая натура его так и порывалась развернуться.

Ни за что не умел он взяться слегка: все или рука у кого-нибудь затрещит, или волдырь вскочит на чьем-нибудь носу.

В доме и в соседстве все, от дворовой девки до дворовой собаки, бежало прочь, его завидя; даже собственную кровать в спальне изломал он в куски. Таков был Мокий Кифович…”

Образ Мокия Кифовича также восходит к фольклорной традиции. В одном из черновых вариантов притчи, где этот персонаж назван еще Иваном Мокиевичем, Гоголь прямо указывает на народно-поэтический первоисточник образа: “Обращик Мокиевича – Лазаревич…

” (имеется в виду “Повесть о Еруслане Лазаревиче”). В основу образа Мокия Кифовича положены черты этого сказочного героя, ставшего символом русского национального богатыря.

“И как будет Уруслан десяти лет, выдет на улицу: и ково возмет за руку, из того руку вырвет, а ково возмет за ногу, тому ногу выломат”.

Традиционный эпический образ, широко известный по народным источникам, Гоголь наполняет нужным ему “современным” смыслом. Наделенный необыкновенным даром – невиданной физической силой – Мокий Кифович растрачивает его попусту, причиняя одно беспокойство и окружающим, и самому себе.

Понятно, что речь в притче идет не об отрицании свойств и особенностей ее персонажей, а скорее об их недолжном проявлении. Плохо не то, что Кифа Мокиевич мыслитель, а Мокий Кифович – богатырь, а то, как именно они используют данные им от природы свойства и качества своей натуры.

“Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? – восклицает автор в патетическом размышлении о Руси. – Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему?”

Здесь самым непосредственным образом сказывается влияние Священного Писания на мышление Гоголя. Вспомним, что Господь наш Иисус Христос в притчах отверзал уста свои, то есть в кратких рассказах, сюжеты которых брались из повседневной жизни и облекались в нравоучительную форму.

Вырастая в символ обобщающего значения, герои гоголевской притчи концентрируют в себе важнейшие, родовые черты и свойства других персонажей “Мертвых душ”.

Источник: https://MirZnanii.com/a/352502/okno-v-mir-evangelskikh-istin-poslovitsy-i-pritchi-v-poeme-gogolya-mertvye-dushi

15 знаменитых цитат из романа-поэмы Николая Гоголя “Мёртвые души”

Сюжет поэмы был подсказан Гоголю Александром Сергеевичем Пушкиным предположительно в сентябре 1831 года. Во время кишинёвской ссылки поэту рассказали, что в местечке Бендеры никто не умирает.

Дело в том, что в начале XIX века в Бессарабию бежало достаточно много крестьян из центральных губерний Российской империи. Полиция обязана была выявлять беглецов, но часто безуспешно — они принимали имена умерших. В результате в Бендерах в течение нескольких лет не было зарегистрировано ни одной смерти.

Началось официальное расследование, выявившее, что имена умерших отдавались беглым крестьянам, не имевшим документов.

Он приезжает в некий губернский  город N, входит в доверие ко всем сколько-либо важным его обитателям и становится желанным гостем на балах и обедах.

Никто и не догадываются о истинных целях Чичикова – скупке или безвозмездном приобретении умерших крестьян, которые по переписи ещё числились как живые у местных помещиков.

Подобно Данте Алигьери, Гоголь предполагал сделать поэму трёхтомной. Работа над вторым томом велась в Германии, Франции и, главным образом, в Италии.

В конце июля 1845 года писатель сжёг рукопись, поскольку значение произведения в его представлении вырастало за границы литературных текстов.

Черновые рукописи четырёх глав второго тома (в неполном виде) были обнаружены при вскрытии бумаг писателя, опечатанных после его смерти. Международную известность “Мёртвые души” приобрели ещё при жизни писателя.

“Вечёрка” предлагает вашему вниманию подборку цитат из прославленного произведения русской классической литературы.

“Мудр тот, кто не гнушается никаким характером, но, вперя в него испытующий взгляд, изведывает его до первоначальных причин”.

“Легкомысленно непроницательны люди, и человек в другом кафтане кажется им другим человеком”.

“Господи боже! Какое необъятное расстояние между знанием света и умением пользоваться этим знанием!”

“Как ни глупы слова дурака, а иногда бывают они достаточны, чтобы смутить умного человека”.

“Иной раз, право, мне кажется, что будто русский человек — какой-то пропащий человек. Нет силы воли, нет отваги на постоянство. Хочешь все сделать — и ничего не можешь.

Все думаешь — с завтрашнего дни начнешь новую жизнь, с завтрашнего дни сядешь на диету — ничуть не бывало: к вечеру того же дни так объешься, что только хлопаешь глазами и язык не ворочается; как сова сидишь, глядя на всех, — право и этак все”.

“И какой же русский не любит быстрой езды? Его ли душе, стремящейся закружиться, загуляться, сказать иногда: «чёрт побери всё! » — его ли душе не любить её? Её ли не любить, когда в ней слышится что-то восторженно-чудное? Кажись, неведомая сила подхватила тебя на крыло к себе, и сам летишь, и всё летит…”

“Бесчисленны, как морские пески, человеческие страсти, и все не похожи одна на другую, и все они, низкие и прекрасные, вначале покорны человеку и потом уже становятся страшными властелинами его”.

“Нет слова, которое было бы так замашисто, бойко так вырвалось бы из-под самого сердца, так бы кипело и животрепетало, как метко сказанное русское слово”.

“Ноздрёв был в некотором отношении исторический человек. Ни на одном собрании, где он был, не обходилось без истории”.

“Где же тот, кто бы на родном языке русской души нашей умел бы нам сказать это всемогущее слово: ВПЕРЁД! кто, зная все силы и свойства, и всю глубину нашей природы, одним чародейным мановением мог бы устремить на высокую жизнь русского человека? Какими словами, какой любовью заплатил бы ему благодарный русский человек. Но века проходят за веками; полмиллиона сидней, увальней и байбаков дремлют непробудно, и редко рождается на Руси муж, умеющий произносить его, это всемогущее слово”.

“Полюби нас чёрненькими, а беленькими нас всякий полюбит”.

“Не то на свете дивно устроено: весёлое мигом обратится в печальное, если только долго застоишься перед ним, и тогда бог знает что взбредёт в голову”.

“Таков уж русский человек: страсть сильная зазнаться с тем, который бы хотя одним чином был его повыше, и шапочное знакомство с графом или князем для него лучше всяких тесных дружеских отношений”.

“Быстро все превращается в человеке; не успеешь оглянуться, как уже вырос внутри страшный червь, самовластно обративший к себе все жизненные соки. И не раз не только широкая страсть, но ничтожная страстишка к чему-нибудь мелкому разрасталась в рожденном на лучшие подвиги, заставляла его позабывать великие и святые обязанности и в ничтожных побрякушках видеть великое и святое”.

“Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа”.

Источник: https://vm.ru/news/200179.html

Мертвые души

«У Гоголя не было предшественников в русской литературе, – утверждал Белинский, – не было (и не могло быть) образцов в иностранных литературах. О роде его поэзии, до появления ее, не было и намеков».

Впоследствии историками литературы было накоплено немало наблюдений о связи Гоголя с различными литературно-художественными явлениями и авторами – от Гомера и Библии до Вальтера Скотта и малороссийской повести начала XIX века.

И все же вывод Белинского, думается, в значительной мере верен и сейчас. Еще первый биограф Гоголя Пантелеймон Александрович Кулиш указывал на важнейший источник необычайной оригинальности его творений – народную стихию, их питающую.

В этом, как представляется, и заключается paзгaдка своеобразия творческой манеры Гоголя и, в частности, особенностей поэтики «Мертвых душ».

В связи с этим нам необходимо вернуться к замыслу поэмы в целом, к ее, так сказать, сверхзадаче в понимании Гоголя.

Много позднее, в письме к Жуковскому 1848 года Гоголь пояснял замысел своего творения: «Уже давно занимала меня мысль большого сочиненья, в котором бы предстало все, что ни есть и хорошего и дурного в русском человеке, и обнаружилось бы пред нами видней свойство нашей русской природы».

Воплощение такого грандиозного замысла требовало и соответствующих художественных средств. В статье «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность» (1846) Гоголь указывал на три источника самобытности, из которых должны черпать вдохновение русские поэты.

Это народные песни, пословицы и слово церковных пастырей. Можно с уверенностью сказать, что эти же самые источники имеют первостепенное значение и для эстетики самого Гоголя.

Невозможно понять «Мертвые души» без учета фольклорной традиции, и в первую очередь пословичной стихии, пронизывающей всю ткань поэмы.

«Чем более я обдумывал мое сочинение, – писал Гоголь в «Авторской исповеди», – тем более видел, что не случайно следует мне взять характеры, какие попадутся, но избрать одни те, на которых заметней и глубже отпечатлелись истинно русские, коренные свойства наши».

И поскольку в русских пословицах и поговорках наиболее полно выразились важнейшие особенности национального характера, человеческие качества, одобряемые народом или отвергаемые им, в «Мертвых душах» «пословичный» способ обобщения стал одним из важнейших принципов художественной типизации. Чем более обобщенный вид принимают образные картины и характеристики персонажей, в которых Гоголь выражает сущность того или иного явления, ситуации или человеческого типа, тем более они приближаются к традиционным народнопоэтическим формулам.

Характер Манилова – помещика «без задора», пустопорожнего мечтателя – «объясняется» через пословицу: «Один Бог разве мог сказать, какой был характер Манилова. Есть род людей, известных под именем: люди так себе, ни то ни се, ни в городе Богдан, ни в селе Селифан, по словам пословицы».

Медвежья натура Собакевича, имевшего «крепкий и на диво стаченный образ», в хозяйстве которого все было «упористо, без пошатки, в каком-то крепком и неуклюжем порядке», находит свое итоговое определение в пословичной формуле: «Эк наградил-то тебя Бог! Вот уж точно, как говорят, неладно скроен, да крепко сшит…»

Характеры эпизодических персонажей поэмы порою полностью исчерпываются пословицами или пословичными выражениями. «Максим Телятников, сапожник: что шилом кольнет, то и сапоги, что сапоги, то и спасибо, и хоть бы в рот хмельного».

Заседатель Дробяжкин был «блудлив, как кошка…».

Мижуев был один из тех людей, которые, кажется, никогда не согласятся «плясать по чужой дудке», а кончится всегда тем, что пойдут «поплясывать как нельзя лучше под чужую дудку, словом, начнут гладью, а кончат гадью».

В сохранившихся главах второго тома «Мертвых душ» важное значение для понимания авторского замысла имеет пословица: «Полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит».

«Известно, – говорил Гоголь, – что если сумеешь замкнуть речь ловко прибранной пословицей, то сим объяснишь ее вдруг народу, как бы сама по себе ни была она свыше его понятия».

Вводя пословицы в художественную ситуацию «Мертвых душ», Гоголь творчески использует заключенный в них смысл.

В десятой главе почтмейстер, сделав предположение, что Чичиков есть «не кто другой, как капитан Копейкин», публично сознался, что совершенно справедлива поговорка: «Русский человек задним умом крепок».

«Коренной русской добродетелью» – задним, «cпoxвaтным», пoкaянным умом в избытке наделены и другие персонажи поэмы, но прежде всего сам Павел Иванович Чичиков.

В его же «Пословицах русского народа» читаем: «Всяк умен: кто сперва, кто опосля», «Задним умом дела не поправишь», «Кабы мне тот разум наперед, что приходит опосля». Но Гоголю было известно и другое толкование этой поговорки. Так, И. М.

Снегирев усматривал в ней выражение свойственного русскому народу склада ума: «Что Русский и после ошибки может спохватиться и образумиться, о том говорит его же пословица: «Русский задним умом крепок».

Так в собственно Русских пословицах выражается свойственный народу склад ума, способ суждения, особенность воззрения… Коренную их основу составляет многовековой, наследственный опыт, этот задний ум, которым крепок Русский…»

Гоголь проявлял неизменный интерес к сочинениям Снегирева, которые помогали ему глубже понять сущность народного духа.

Это наша крепкая русская голова, тот самый ум, который сродни уму наших пословиц, тот самый ум, которым крепок русский человек, ум выводов, так называемый задний ум».

Статья Гоголя о русской поэзии была необходима ему, как он сам признавался в письме к П. А. Плетневу 1846 года, «в объясненье элементов русского человека».

В размышлениях Гоголя о судьбах родного народа, его настоящем и историческом будущем «задний ум или ум окончательных выводов, которым преимущественно наделен перед другими русский человек», является тем коренным «свойством русской природы», которое и отличает русских от других народов. С этим свойством национального ума, который сродни уму народных пословиц, «умевших сделать такие великие выводы из бедного, ничтожного своего времени… и которые говорят только о том, какие огромные выводы может сделать нынешний русский человек из нынешнего широкого времени, в которое нанесены итоги всех веков», Гоголь связывает высокое предназначение России.

Когда остроумные догадки и сметливые предположения чиновников о том, кто такой Чичиков (тут и «миллионщик», и «делатель фальшивых ассигнаций», и капитан Копейкин), доходят до смешного – Чичиков объявляется переодетым Наполеоном, – автор как бы берет под защиту своих героев.

«И во всемирной летописи человечества много есть целых столетий, которые, казалось бы, вычеркнул и уничтожил как ненужные. Много совершилось в мире заблуждений, которых бы, казалось, теперь не сделал и ребенок».

Принцип противопоставления «своего» и «чужого», отчетливо ощутимый с первой и до последней страницы «Мертвых душ», выдержан автором и в противопоставлении русского заднего ума ошибкам и заблуждениям всего человечества.

Возможности, заложенные в этом «пословичном» свойстве русского ума, должны были раскрыться, по мысли Гоголя, в последующих томах поэмы.

Идейно-композиционная роль данной поговорки в гоголевском замысле помогает понять и смысл «Повести о капитане Копейкине». До сих пор не дано сколько-нибудь удовлетворительного объяснения этой «вставной новелле», без которой, однако, Гоголь не мыслил себе поэмы.

Источник: https://iknigi.net/avtor-nikolay-gogol/61671-mertvye-dushi-nikolay-gogol/read/page-19.html