Мораль басни Мор зверей и ее анализ (Крылов И. А.)
Рассмотрим басню “Мор зверей” (1809). Крылов рисует картину страшного опустошения – по лесам ходит смерть, она не щадит никого… Но поэт так выразителен в описании эпидемии. Чувствуется, что на описание мора Крылов бросил все свои силы – здесь краски сгущены до предела. Следовательно, для идеи целого данная картина существенна.
Лютейший бич небес, природы ужас – мор
Свирепствует в лесах.
Так начинает описание мора Крылов.
Перед лицом смерти и, более того, перед дверьми ада, распахнутыми настежь (поэт, что очевидно, ведет тему греховности мира), переменилось все. Смерть видя на носу, чуть бродят полумертвы. Переменилось все. Волк не давит овец. Лиса дала мир курам и постится в подземелье. Голубь живет врознь с голубкой. Все постятся, будто замаливая свои грехи.
В этих сложных исторических условиях Лев собирает зверей на совет и призывает их покаяться,- и тот, кто всех грешней, пусть добровольно принесет себя в жертву, чтобы умилостивить богов, гнев которых пал на зверей “по множеству грехов”. “Покаемся, мои друзья!” – призывает Лев. Как все это истинно.
Кто из зверей в тяжелую минуту не произносил: “Друзья мои!?” Кто не призывал к жертве?..
Лев первым дал пример покаяния: он “дирал бесчинно” овечек бедненьких, совсем безвинных. А бывало, что и петуха драл. За Львом Медведь, и Тигр, и Волки также поведали свои прегрешения.
Как видим, перед лицом смерти, гибели изменилось все. Изменилось все, кроме одного – кроме системы насилия. Она способна выдержать и такие испытания – утверждает Крылов.
Идет “высший суд”, и даже над царями… Казалось бы, до лести ли, до лицемерия ли тут? Но во всем переменившаяся Лиса не может не льстить и не лице лицемерить перед Львом.
Она произнесла в совете целую речь о “лишней доброте” Льва, о том, что нельзя слушаться “робкой совести”, “что это честь большая для овец, когда ты их изволишь кушать”.
То есть уже известное нам: грабить бедного и слабого для его же пользы.
На костер взвалили Вола, который в голодную пору у попа стянул клок сена. Из всех бед (это уже больше, чем добрый царь) система зла и насилия вышла оправданной, доказав на практике, перед лицом ада свою нерушимость и прочность.
Но прежде чем расстаться с этим изумительным рассказом Крылова, хотелось бы отметить еще одну сторону его, которая обычно ускользает от внимания исследователей. Именно: басня “Мор зверей” атеистична, если не сказать, что это образцовое атеистическое произведение.
Ведь все грешники и нечестивцы в ней, все, нарушавшие заповеди господни, оказались “не только правы – чуть не святы”. Потому что были “богаты когтем иль зубком”. Сила религии – в религии сильных. К тому же религия покрывает все.
Грешники, ад, жертвоприношение, гнев богов – все подвергнуто осмеянию. А слово Льва, обращенное к зверям, это слово попа – проповедника слова божия, обращенное к пастве. Это типичная церковная проповедь.
Пародия на церковную проповедь, совершенно лишенная элемента пародийности. Лишь общая ситуация делает ее пародией.
Но она к тому же и общая, т. е. “нормальная”, всем известная ситуация. Потому-то крыловская пародия, взятая с натуры, и не воспринимается как пародия. Такой тонкости, кроме Крылова, едва ли кто в России добился. Ни одного слова нельзя добавить, ни одного слова нельзя переставить.
В искусстве пародирования Крылов достиг небывалых по тому времени высот. Речь Льва – верх лицемерия. А за этим прорывается другое: сама религия лицемерна. Как таковая. Она сама пародия. Потому-то Крылов не пародирует, а воспроизводит религиозную проповедь в истинности ее смирения и покаяния.
И в результате получилась искуснейшая, тончайшая пародия. Пародия без ее непременных элементов – шаржа и усиления. Существенно и то, что церковную проповедь читает не поп, а сам царь, религия входит в систему правительственного лицемерия, она покрывает преступность мира насилия и грабежа.
Но говоря о тонкости воспроизведения лицемерия, при котором лицемерие перестает узнавать самое себя, мы должны сказать, что это стало у Крылова возможным только благодаря его непревзойденному искусству перевоплощения, что свойственно только великим художникам. Он перед нами на протяжении своей маленькой книжечки басен перебывал в десятках ролей – от свирепого Льва до смиренной Пчелы.
И везде он истинен и точен – достояние немногих художников слова. И в этой связи мы должны себе отдать полный отчет в том, что не Батюшков и не Жуковский являются предшественниками Пушкина, а во всем удивительный и необъятный Крылов. Если, конечно, говорить о существе дела, о реалистическом искусстве, а не о поэтике, “легкости стиха” и других частностях творчества, как бы они важны ни были.
Вызывая восхищение и удивление богатством идей, басня эта не менее удивляет нас и своим выводом. Только здесь удивление принимает форму недоумения. Рассказывая эту страшную историю, Крылов заключает ее, если угодно, странным “поучением”:
И в людях так же говорят:
Кто посмирней, так тот и виноват,
Здесь приходится произносить слово “несоразмерность”: у такого огромного по содержанию рассказа и такой крохотный вывод. Но спросим себя, обязан ли был поэт выступать в роли истолкователя и исследователя своих произведений? Да и возможно ли это в полной мере вообще, если перед нами действительно художник?
Плоское истолкование Крыловым своего рассказа говорит только о том, что перед нами художник, произведение которого выходит далеко за рамки объяснений его смысла. Равным образом оно может говорить и о противоречивости мировоззрения и метода писателя. Кроме того, данная “мораль” может указывать на творческую историю басни, на ее зарождение в сознании поэта, на первый творческий импульс.
Но в любом случае это несоответствие – свидетельство неисчерпаемости образной системы великого баснописца: как ни истолковывай его рассказ, он шире и глубже любого истолкования.
И в других баснях Крылов “ставит” все тот же “эксперимент” – “проверяет” прочность и надежность крепостнической системы, выключая основную составную ее, благодаря которой, на первый взгляд, система только и существует.
(Пока оценок нет)
Источник: https://ege-essay.ru/moral-basni-mor-zverej-i-ee-analiz-krylov-i-a/
«Мор зверей»
В
этой прекраснейшей басне Крылов поднялся
почти до уровня поэмы, и то, что Жуковский
говорил о картине моровой язвы, можно
распространить на всю басню в целом.
“Вот прекрасное изображение моровой
язвы… Крылов занял у Лафонтена искусство
смешивать с простым и легким рассказом
картины истинно стихотворные.
Смерть
рыщет по полям, по рвам, по высям гор;
Везде
разметаны ее свирепства жертвы, ‑
два
стиха, которые не испортили бы никакого
описания моровой язвы в эпической поэме”
(54, с. 513).
И
в самом деле, басня подымается здесь на
высоту эпической поэмы. Истинный смысл
этой басни раскрывается в тех глубоко
серьезных картинах, которые здесь
развертываются, причем очень легко
показать, что басня эта, и действительно
равная по величине небольшой поэме
имеющая только струнку нравоучения,
прибавленную явно как концовка, конечно,
не исчерпывает своего смысла в этой
морали:
И
в людях, также говорят!
Кто
посмирней, так тот и виноват.
Два
плана нашей басни сложно психологические:
сначала идет картина необычайного
свирепства смерти, и это создает давящий
и глубоко трагический фон для всех
происходящих дальше событий: звери
начинают каяться, в речи льва звучит
все время лицемерный и хитрый иезуит,
и все решительно речи зверей развертываются
в плане лицемерного преуменьшения своих
грехов при необычайном объективном их
значении, например:
“…Притом
же, наш отец!
Поверь,
что это честь большая для овец,
Когда
ты их изволишь кушать…”
Или
покаяние льва:
“…Покаемся,
мои друзья!
Ох,
признаюсь — хоть это мне и больно, ‑
Не
прав и я!
Овечек
бедненьких — за что? — совсем безвинно
Дирал
бесчинно;
А
иногда — кто без греха? ‑
Случалось,
драл и пастуха…”
Здесь
противоположность тяжести греха и этих
лицемерно смягчающих вставок и оправданий
лицемерно покаянного тона совершенно
очевидна. Противоположный план басни
обнаруживается в замечательной речи
вола, равной которой в своем роде не
создала еще второй раз русская поэзия.
В своей речи ‑
Смиренный
Вол им так мычит: “И мы
Грешны.
Тому лет пять, когда зимой кормы
Нам
были худы,
На
грех меня лукавый натолкнул:
Ни
от кого себе найти не могши ссуды,
Из
стога у попа я клок сенца стянул”.
Это
«и мы грешны», конечно, блестящая
противоположность всему тому, что дано
было прежде. Если прежде огромный грех
был представлен в оправе самооправдания,
то здесь ничтожный грех дан в такой
патетической оправе самообвинения, что
у читателя создается чувство, будто
самая душа вола обнажается перед нами
в этих мычащих и протяжных звуках.
Наши
школьные учебники уже давно цитируют
эти стихи, утверждая, что Крылов достигает
в них чуда звукоподражания, но, конечно,
не звукоподражание было задачей Крылова
в данном случае, а совсем другое.
И что
басня действительно заключает весь
смысл в этом противоположении двух
планов, взятых со всей серьезностью и
развиваемых в этой обратно пропорциональной
зависимости, которую мы находим везде
выше, — можно убедиться из одной
чрезвычайно интересной стилистической
замены, которую Крылов внес в лафонтеновскую
басню. У Лафонтена роль вола исполняет
осел. Речь его напоминает речь глупца
и лакомки и совершенно чужда той эпической
серьезности и глубины, которую крыловским
стихам придает неразложимая на элементы
поэтичность, которая звучит хотя бы в
том множественном числе, в котором
изъясняется вол.
М.
Лобанов по этому поводу замечает: «У
Лафонтена осел в свою очередь кается в
грехах прекрасными стихами; но Крылов
заменил его волом, не глупым, каким
всегда принимается осел, но только
простодушным животным.
Эта перемена и
тем уже совершеннее, что в речи вола мы
слышим мычание и столь естественное,
что слов его нельзя заменить другими
звуками; а эта красота, которою наш поэт
пользуется и везде с крайним благоразумием,
везде приносит читателю истинное
удовольствие» (60, с. 65).
Вот
точный перевод лафонтеновских стихов:
осел в свою очередь говорит: «Я вспоминаю,
что в один из прежних месяцев голод,
случай, нежная трава и — я думаю, —
какой‑то дьявол толкнули меня на это
— я щипнул с луга один глоток.
Я не имел
на это никакого права, так как надо
говорить честно». Из этого сопоставления
совершенно ясно, до какой степени глубока
и серьезна та перемена, которую Крылов
внес в свою басню, и насколько она
переиначила весь эмоциональный строй
басни.
В ней есть все то, что находим мы
обычно в эпической поэме, возвышенность
и важность общего эмоционального строя
и языка, истинная героичность,
противопоставленная чему‑либо
противоположному, и в заключение, так
сказать в катастрофе басни, опять оба
плана объединяются вместе, и заключительные
слова означают как раз два совершенно
противоположных смысла:
Приговорили
‑
И
на костер Вола взвалили.
Это
одновременно означает и высший жертвенный
героизм вола и высшее лицемерие прочих
зверей.
Особенно
замечательно в этой басне то, как в ней
искусно и хитро скрыто и затаенное в
ней противоречие.
С внешнего взгляда
противоречия нет вовсе: вол сам себя
приговорил к смерти своей речью, звери
только подтвердили его самообвинение;
таким образом, налицо как будто нет
борьбы между волом и другими животными;
но это видимое согласие только прикрывает
еще более раздирающее противоречие
басни.
Оно состоит в тех двух совершенно
противоположных психологических планах,
где одни движимы исключительно желанием
спастись и сберечься от жертвы, а другие
охвачены неожиданной и противоположной
жаждой героического подвига, мужества
и жертвы.
Источник: https://StudFiles.net/preview/2266455/page:12/
Отражение в баснях философских, социальных и нравственных взглядов Крылова
Проблематика басен Крылова и само понимание им жанра непосредственно связано с событиями рубежа XVIII–XIX вв. Будучи просветителем по своим воззрениям, баснописец после Великой французской революции многое пересмотрел в своих взглядах.
Еще в прошлом столетии он критически отнесся к идее просвещенного государя. Теперь его скептицизм настиг само государство Разума, о котором писали просветители. Создание такого государства не состоялось. Вместо него совершилась революция, которая принесла неисчислимые жертвы.
Если идеи просветителей оказались опровергнутыми ходом исторической жизни, то, значит, учение просветителей, в котором видели истинный свет разума, ложно.
Но раз это так, то какова роль просвещения, науки, всякого книжного знания в обществе, в истории? В чем заключается в таком случае смысл человеческой деятельности и человеческой воли? Подчиняется ли разуму человека исторический процесс или он совершается стихийно? Если известно, что общество страдает коренными противоречиями, то почему же народы терпят социальный строй, препятствующий их свободе и счастью? Является ли революция, обнаружившая во Франции свой разрушительный характер, единственно верным путем к благополучию и процветанию народов?
Все эти трудные вопросы встали перед некогда радикальным Крыловым во всем своем величии и глубине. Парадоксально, что мудрец-философ ответил на эти «важные», как говорили в старину, вопросы не в жанре «высоком» – эпической поэмы, трагедии или философской оды, а в жанре «низком». Тем самым он вложил в басню несвойственное ей философско-возвышенное и нравственно-значительное содержание.
Еще в «Почте духов» Крылов восставал против лиц, склонных безудержно восхвалять достоинства и преимущества своих профессий. Судья выше всех ставил судей, военный – военных, купец – купцов и т. д. Но за этой «похвальбой» писатель уже тогда разглядел эгоистические вожделения и корысть. Теперь, в баснях, тема «профессионального» хвастовства разрешается Крыловым в несколько ином свете.
Крыловские персонажи всегда думают о себе в превосходной степени – о своем облике, о своих понятиях, способностях и умениях. Достаточно вспомнить такие басни, как «Муравей», «Квартет», «Петух и Жемчужное Зерно» и др.
В басне «Муравей» баснописец описывает «богатырство» и «геройство» Муравья, мнящего себя великаном среди всех живущих на земле тварей. Ирония Крылова по поводу непомерных претензий Муравья очевидна.
Персонажи басен Крылова вследствие присущего им необычайно высокого мнения о себе и своих достоинствах часто сами бывают посрамлены и терпят урон. В басне «Ворона и Лисица» Крылов настраивает на традиционную мудрость, идущую от Эзопа: «лесть гнусна, вредна». Большинство баснописцев с целью оттенить мораль и сделать ее поучительным уроком высмеивали Лисицу.
Если бы Лисица подавилась сыром (мясом) или съела отравленный сыр (отравленное мясо), то льстец был бы наказан. Именно так поступил Лессинг в басне «Ворона и Лиса»: «Лиса со злорадным смехом поймала мясо и тут же сожрала его. Но вскоре радость ее сменилась болью. Яд подействовал, и она издохла».
Баснописец восклицает: «Пусть бы и вам никогда не добыть своей лестью ничего, кроме яда, проклятые подхалимы!»[71] У Крылова сатирический смех направлен на Ворону. Лисица же, добившись своего, ускользает безнаказанной. Значит, льстец торжествует победу над глупой Вороной, и мораль басни как будто не вполне сбывается. Напротив, лесть приносит пользу самому льстецу.
Баснописцы обычно упрекали Ворону (Ворона) в глупости. Но Ворона совсем не глупая по природе птица. И если Лисица надевает на себя личину льстеца, а Ворона обнаруживает глупость, то это происходит от того, в какие реальные отношения они поставлены. Лисица не может отнять сыр силой и понимает, что Ворона не отдаст его добровольно.
Ситуация складывается так, что сыр нужно выманить. Для этого Лисица прикидывается льстецом, рассчитывая, что Ворона не заметит уловки.
Крылов перенес осуждение с Лисы на Ворону – не тот виноват, кто льстит, а тот, кто поддается лести и не может распознать хитреца. Поэтому глупость Вороны заключается в ее преувеличенном мнении о себе. Она оказалась падкой на сладкую лесть («вскружилась голова», «от радости в зобу дыханье сперло»).
Лисица (льстец) хорошо усвоила общий закон, согласно которому в мире господствуют ложные представления («В сердце льстец всегда отыщет уголок»), несовместимые с простыми нравами. Верить лести, учит Крылов, нельзя – это никогда не приводит к выгоде того, кто наслаждается умильными похвалами. Однако в том-то и дело, что лесть привлекательна и ей невозможно не поверить.
Рассказ опровергает первую часть морали и поддерживает вторую: в реальной жизни льстец всегда добивается удовлетворения, хотя нравственная норма противоречит действительности. Поэтому столь игриво и подробно описывает Крылов сцену лести.
В самый напряженный драматический момент, когда Лисица доводит свои восхваления до высшей точки и когда Ворона, чтобы стать царь-птицей, «каркнула», наступает мгновенная развязка.
Следовательно, смысл басни состоит не в том, чтобы научить умно, ловко льстить и брать пример с Лисицы, а в том, чтобы невзначай не оказаться Вороной, а для этого необходимо не впадать в иллюзии относительно своих возможностей, способностей и трезво оценивать их. Однако в реальном мире, утверждает Крылов, ложные представления берут верх над моральными правилами, и это расхождение, о котором нельзя забывать, тоже плод народной мудрости, социального опыта народа.
Персонажи крыловских басен живут в жестоком реальном мире, где царят угнетение, взятки, кумовство, эгоистические страсти, ложные интересы, преувеличение, хвастливое мнение о себе, чванство, спесь, лицемерие и глупость. Здесь погибают слабые, добрые, искренние и простые.
Здесь нет места откровенности, дружбе, здесь гостеприимство оборачивается мукой, здесь идут глупые споры о первенстве, и сильные, терзающие слабых, всегда уходят от возмездия. В одной из самых социально острых басен «Мор зверей» рассказывается о том, как «лютейший бич небес» – страшная болезнь – поразила звериное царство.
Лев созвал совет, чтобы откупиться от разгневанных богов и принести им жертву. Он призывает зверей покаяться в совершенных грехах и по доброй воле во имя спасения всех остальных отдать себя на заклание. Исповедь Льва (безвинно «дирал» не только овец, но и пастуха) все хищники восприняли как уловку и обратили себе на пользу, доказывая, сколь мала вина Льва.
Говоря о своих грехах, звери стремились избежать гибели и не желали жертвовать собой. Простодушный Вол оказался среди них единственным, кто добровольно готов был отдать жизнь ради спасения звериного народа.
Крылов восстанавливает истину: дело не только в глупости и в смирении, не только в том, что смирный неизбежно оказывается виноватым, но и в высоком духе простого, честного и мужественного Вола. Однако там, где процветают лицемерие, себялюбие, расчет, там всегда обречены на гибель наивные и честные, жертвующие собой героические натуры.
Басенные персонажи либо сами съедают других, либо другие звери съедают их. Но съедают, лицемерно объясняясь в любви и в дружбе или пытаясь найти веские «юридические» зацепки, оправдывающие и прикрывающие бесстыдный произвол. Эта тема развита Крыловым во множестве басен. Самая известная из них – «Волк и Ягненок».
Поскольку Крылов – враг всякой искусственной, ложной жизни, всяких односторонностей, то
Крылов дал «голос» самому народу. У него народ заговорил о себе. И речь его оказалась полной трезвого смысла без идеализации, сентиментальности и восторженности. Каждое сословие выступило в своей словесной одежде. Баснописец не подделывался под речь крестьянина, купца, ремесленника или дворянина.
Они мыслили на своем языке и своим языком выражали свойственные им представления о жизни, которые соответствовали их социальному, имущественному положению, их интересам. Крылов отбросил всякие разграничения стилей: когда ему нужно, то он, как баснописец, вводил речь крестьянина, дворянина, купца.
У него Ягненок, за которым узнается незначительный (по тогдашним социальным меркам) человек, говорит иначе, чем знатный вельможа Волк, а льстивый или прикидывающийся чувствительным зверь – совсем не так, как туповатый и медленно соображающий.
Пушкин в письме к Вяземскому, имея в виду открытия Крылова, обратил к себе и своим друзьям-поэтам слово «разини», подразумевая, вероятно, что он и близкие ему литераторы прошли, ориентируясь на «средний» слог образованного общества, мимо стихии народной речи.
Крылов же в основу слияния разных стилей («высокого», «среднего» и «низкого») положил именно живую разговорную речь народа с его идиомами, типичными словечками, поговорками, пословицами и образными оборотами.
Крылов был настолько уверен в превосходстве народного «здравого смысла» над понятиями и чувствами образованного общества, что иногда даже, вопреки своим личным представлениям, предпочитал тривиальную и ходовую мысль гуманным и разумным душевным движениям. Так случилось, например, в известной басне «Стрекоза и Муравей», которая имеет давнюю европейскую и русскую историю.
У Лафонтена в прозаическом переводе она звучит так: «Стрекоза, пропевши все лето, осталась без запаса, когда настала зима: ни от мухи, ни от червяка ни крошки; пошла она к соседу – Муравью и, жалуясь на голод, просит одолжить несколько зерен, чтобы прожить до новой весны.
«До августа заплачу, – говорит она, – право, отдам и долг, и рост». Муравей не податлив был на ссуду; за ним этого греха почти не водится. «Что же ты делала в теплое время?» – сказал он заемщице. «День и ночь, признаться, пела для всякого встречного».
– «Ты пела – очень рад, ну, так теперь пляши!»»
В басне Лафонтена уже намечен конфликт: хотя Стрекоза и виновата, но вина ее меньше, чем Муравья, который изображен скупым и жестоким. Стрекоза представлена заемщицей, попавшей в беду. А.
Сумароков нарисовал Стрекозу в одноименной басне жалкой нищенкой. По глупости своей летом она «вспевала день и ночь» и обнищала. Муравей не сжалился над ее горем, а ответил резко и грубо.
Судьба Стрекозы не трогает Муравья, который холоден к чужой беде.
Крылов совершенно иначе понимает персонажей. В обработке сюжета он следует Эзопу и Лафонтену, основываясь на басне которого «Муравей и Кузнечик» Баттё писал в своем пояснении, что праздность доводит до бедности и делает нас более достойными презрения, нежели сожаления[72].
Стрекоза изображена беспечной и ветреной тунеядкой. И это становится главной причиной, разделяющей Стрекозу и Муравья, который говорит:
Кумушка, мне странно это:
Да работала ль ты в лето?
Муравей – труженик, и ему ненавистны тунеядство, безделье, легкомыслие и беспечность. Крылов подчеркнул противоположность трудовой жизни и веселящегося пустого безделья. Он решительно отбросил всякие сентименты и встал на сторону Муравья, его трудовой морали.
Из басни устранены чувствительные мотивы жалости и снисходительности. Такая негуманная, «беспощадная» мораль вызывала недоумение у современников и потомков, и они пытались «подправить» Крылова. Романтик В.Ф.
Одоевский, близко знавший баснописца, в повести «Косморама» сожалел по поводу окончания басни: по его мнению, Муравей должен был помочь Стрекозе, а не отталкивать ее, погибающую в нужде.
Писатель-сатирик Саша Черный в «Румяной книжке» сочинил воображаемый разговор девочки Люси с дедушкой Крыловым («Люся и дедушка Крылов»), в котором сам баснописец говорил: «Я тоже муравья не совсем одобряю.
И даже думаю, что, когда он стрекозу прогнал, – ему стало стыдно… Побежал он за ней, вернул, накормил и приютил у себя до весны…». Однако разрешение конфликта в басне совершенно иное. Оно исключает прощение Стрекозы Муравьем и гуманное отношение к ней. Гуманистической правде в басне нет места Народная и гуманистическая правды не совпадают, оказываются иногда несовместимыми, резко расходятся.
Между тем нарочитый упор на народный «здравый смысл», который потеснил гуманные чувства, есть в басне. Крыловская басня написана хореем, плясовым ритмом[74], издревле связанным с атмосферой праздника, передающим радость и веселье. Баснописец, описывая Стрекозу, ее пенье и забавы, не может скрыть своего восхищенья.
Он вовсе не осуждает Стрекозу ни за ее пенье, ни за ее игры, ни за ее беспечность. Кстати, и сам Крылов в жизни был ленив и любил праздность. Но самое главное, что баснописец, как вспоминают современники, всегда отзывался на чужую боль и чужое горе, всегда помогал и ближним, и дальним. Стало быть, самому Крылову мораль его собственной басни была чужда.
В жизни баснописец держался гуманных правил, а в басне вставал на «мужицкую» точку зрения.
Итак, баснописец ввел в литературу «мужицкий» взгляд на вещи. Хотя ему были близки и правда народная, и правда личностная (Крылов самостоятельно изучил сочинения французских просветителей и переводил их), он, часто вопреки своим личным убеждениям, отдавал предпочтение народному воззрению и подавлял в себе гуманистические представления, усвоенные из книг.
Во многих баснях идеи мудрецов-философов побиваются народным разумом. Это, однако, не значит, что Крылов целиком оправдывал народный «здравый смысл», иногда выступавший в его баснях темным и непросветленным.
Но если ему приходилось выбирать между самым банальным народным «здравым смыслом» и гуманными представлениями, изложенными в мудрых книгах, он почти всегда склонялся на сторону народа.
Народный, «мужицкий» взгляд на те или иные действия и поступки и взгляд просвещенного человека, по мнению Крылова, резко разошлись, и между правдой народа и правдой личности, между морально народной и моралью личной возникло трагическое противоречие. В баснях Крылов обозначил ситуацию, на разрешение которой положили свои жизни Л. Толстой и Ф. Достоевский.
Источник: https://infopedia.su/14x14c7c.html
Мор зверей – Страница 12
Рейтинг: 5 / 5
Страница 12 из 12
Мор зверей
Лютейший бич небес, природы ужас – мор
Свирепствует в лесах.
Уныли звери;
В ад распахнулись настежь двери:
Смерть рыщет по полям, по рвам, по высям гор;
Везде разметаны ее свирепства жертвы, –
Неумолимая, как сено, косит их,
А те, которые в живых,
Смерть видя на носу, чуть бродят полумертвы:
Перевернул совсем их страх;
Те ж звери, да не те в великих столь бедах:
Не давит волк овец и смирен, как монах;
Мир курам дав, лиса постится в подземелье:
Им и еда на ум нейдет.
С голубкой голубь врознь живет,
Любви в помине больше нет:
А без любви какое уж веселье?
В сем горе на совет зверей сзывает Лев.
Тащатся шаг за шаг, чуть держатся в них души.
Сбрелись и в тишине, царя вокруг обсев,
Уставили глаза и приложили уши.
“О други! – начал Лев, – по множеству грехов
Подпали мы под сильный гнев богов,
Так тот из нас, кто всех виновен боле,
Пускай по доброй воле
Отдаст себя на жертву им!
Быть может, что богам мы этим угодим,
И теплое усердье нашей веры
Смягчит жестокость гнева их.
Кому не ведомо из вас, друзей моих,
Что добровольных жертв таких
Бывали многие в истории примеры?
Итак, смиря свой дух,
Пусть исповедует здесь всякий вслух,
В чем погрешил когда он вольно иль невольно.
Покаемся, мои друзья!
Ох, признаюсь – хоть это мне и больно, –
Не прав и я!
Овечек бедненьких – за что? – совсем безвинно
Дирал бесчинно;
А иногда, – кто без греха? –
Случалось, драл и пастуха:
И в жертву предаюсь охотно.
Но лучше б нам сперва всем вместе перечесть
Свои грехи: на ком их боле есть, –
Того бы в жертву и принесть,
И было бы богам то более угодно”.
“О царь наш, добрый царь! От лишней доброты, –
Лисица говорит, – в грех это ставишь ты.
Коль робкой совести во всем мы станем слушать,
То прийдет с голоду пропасть нам наконец;
Притом же, наш отец!
Поверь, что это честь большая для овец,
Когда ты их изволишь кушать.
А что до пастухов, мы все здесь бьем челом:
Их чаще так учить – им это поделом.
Бесхвостый этот род лишь глупой спесью дышит,
И нашими себя везде царями пишет”.
Окончила Лиса; за ней на тот же лад
Льстецы Льву то же говорят,
И всякий доказать спешит наперехват,
Что даже не в чем Льву просить и отпущенья.
За Львом Медведь, и Тигр, и Волки в свой черед
Во весь народ
Поведали свои смиренно погрешенья;
Но их безбожных самых дел
Никто и шевелить не смел.
И все, кто были тут богаты
Иль когтем, иль зубком, те вышли вон
Со всех сторон
Не только правы, чуть не святы.
В свой ряд смиренный Вол им так мычит: “И мы
Грешны. Тому лет пять, когда зимой кормы
Нам были худы,
На грех меня лукавый натолкнул:
Ни от кого себе найти не могши ссуды,
Из стога у попа я клок сенца стянул”.
При сих словах поднялся шум и толки;
Кричат Медведи, Тигры, Волки:
“Смотри, злодей какой!
Чужое сено есть! Ну, диво ли, что боги
За беззаконие его к нам столько строги?
Его, бесчинника, с рогатой головой,
Его принесть богам за все его проказы,
Чтоб и тела нам спасть и нравы от заразы!
Так, по его грехам, у нас и мор такой!”
Приговорили –
И на костер Вола взвалили.
И в людях так же говорят:
Кто посмирней, так тот и виноват.
Продолжение следует….
Источник: открытые интернет издания
Елена Добронравова. Евангельский смысл басен Крылова.
Николай Калягин. «Чтения о русской поэзии».
Источник: https://kotovsk-istok.com.ua/school/20-vospitanie-i-moral/4063-ivan-andreevich-krylov-basni.html?start=11
Книга вторая – Басни Ивана Андреевича Крылова
Из дальних странствий возвратись,
Какой-то дворянин (а может быть, и князь),
С приятелем своим пешком гуляя в поле,
Расхвастался о том, где он бывал,
И к былям небылиц без счету прилыгал.
“Нет, – говорит, – что я видал,
Того уж не увижу боле.
Что здесь у вас за край?
То холодно, то очень жарко,
То солнце спрячется, то светит слишком ярко.
Вот там-то прямо рай!
И вспомнишь, так душе отрада!
Ни шуб, ни свеч совсем не надо:
Не знаешь век, что есть ночная тень,
И круглый божий год все видишь майский день.
Никто там ни садит, ни сеет:
А если б посмотрел, что там растет и зреет!
Вот в Риме, например, я видел огурец:
Ах, мой творец!
И по сию не вспомнюсь пору!
Поверишь ли? ну, право, был он с гору”.
“Что за диковина! – приятель отвечал, –
На свете чудеса рассеяны повсюду;
Да не везде их всякий примечал.
Мы сами вот теперь подходим к чуду,
Какого ты нигде, конечно, не встречал,
И я в том спорить буду.
Вон, видишь ли через реку тот мост,
Куда нам путь лежит? Он с виду хоть и прост,
А свойство чудное имеет:
Лжец ни один у нас по нем пройти не смеет;
До половины не дойдет –
Провалится и в воду упадет;
Но кто не лжет,
Ступай по нем, пожалуй, хоть в карете”.
“А какова у вас река?”
“Да не мелка.
Так, видишь ли, мой друг, чего-то нет на свете!
Хоть римский огурец велик, нет спору в том,
Ведь с гору, кажется, ты так сказал о нем?”
“Гора хоть не гора, но, право, будет с дом”.
“Поверить трудно!
Однако ж как ни чудно,
А все чуден и мост, по коем мы пойдем,
Что он Лжеца никак не подымает;
И нынешней еще весной
С него обрушились (весь город это знает)
Два журналиста да портной.
Бесспорно, огурец и с дом величиной
Диковинка, коль это справедливо”.
Ну, не такое еще диво;
Ведь надо знать, как вещи есть:
Не думай, что везде по-нашему хоромы;
Что там за домы:
В один двоим за нужду влезть,
И то ни стать, ни сесть!”
“Пусть так, но все признаться должно,
Что огурец не грех за диво счесть,
В котором двум усесться можно.
Однако ж мост-ат наш каков,
Что Лгун не сделает на нем пяти шагов,
Как тотчас в воду!
Хоть римский твой и чуден огурец…”
“Послушай-ка, – тут перервал мой Лжец, –
Чем на мост нам идти, поищем лучше броду”.
“Куда так, кумушка, бежишь ты без оглядки?” –
Лисицу спрашивал Сурок.
“Ох, мой голубчик-куманек!
Терплю напраслину и выслана за взятки.
Ты знаешь, я была в курятнике судьей,
Утратила в делах здоровье и покой,
В трудах куска не доедала,
Ночей не досыпала:
И я ж за то под гнев подпала;
А все по клеветам. Ну, сам подумай ты:
Кто ж будет в мире прав, коль слушать клеветы?
Мне взятки брать? да разве я взбешуся!
Ну, видывал ли ты, я на тебя пошлюся,
Чтоб этому была причастна я греху?
Подумай, вспомни хорошенько”.
“Нет, кумушка; а видывал частенько,
Что рыльце у тебя в пуху”.
Иной при месте так вздыхает,
Как будто рубль последний доживает:
И подлинно, весь город знает,
Что у него ни за собой,
Ни за женой, –
А смотришь, помаленьку
То домик выстроит, то купит деревеньку.
Теперь, как у него приход с расходом свесть,
Хоть по суду и не докажешь,
Но как не согрешишь, не скажешь:
Что у него пушок на рыльце есть.
Пастух у ручейка пел жалобно, в тоске,
Свою беду и свой урон невозвратимый:
Ягненок у него любимый
Недавно утонул в реке.
Услыша пастуха, Ручей журчит сердито:
“Река несытая! что, если б дно твое
Так было, как мое,
Для всех и ясно и открыто
И всякий видел бы на тинистом сем дне
Все жертвы, кои ты столь алчно проглотила?
Я, чай бы, со стыда ты землю сквозь прорыла
И в темных пропастях себя сокрыла.
Мне кажется, когда бы мне
Дала судьба обильные столь воды,
Я, украшеньем став природы,
Не сделал курице бы зла:
Как осторожно бы вода моя текла
И мимо хижинки и каждого кусточка!
Благословляли бы меня лишь берега,
И я бы освежал долины и луга.
Но с них бы не унес листочка.
Ну, словом, делая путем моим добро,
Не приключа нигде ни бед, ни горя,
Вода моя до самого бы моря
Так докатилася чиста, как серебро”.
Так говорил Ручей, так думал в самом деле.
И что ж? Не минуло недели,
Как туча ливная над ближнею горой
Рассеялась:
Богатством вод Ручей сравнялся вдруг с рекой;
Но, ах! куда в Ручье смиренность делась?
Ручей из берегов бьет мутною водой,
Кипит, ревет, крутит нечисту пену в клубы,
Столетние валяет дубы,
Лишь трески слышны вдалеке;
И самый тот пастух, за коего реке
Пенял недавно он таким кудрявым складом,
Погиб со всем своим в нем стадом,
А хижины его пропали и следы.
Как много ручейков текут так смирно, гладко
И так журчат для сердца сладко,
Лишь только оттого, что мало в них воды!
Волк ночью, думая залезть в овчарню,
Попал на псарню.
Поднялся вдруг весь псарный двор –
Почуя серого так близко забияку,
Псы залились в хлевах и рвутся вон на драку;
Псари кричат: “Ахти, ребята, вор!”
И вмиг ворота на запор;
В минуту псарня стала адом.
Бегут: иной с дубьем,
Иной с ружьем.
“Огня! – кричат, – огня!” Пришли с огнем.
Мой Волк сидит, прижавшись в угол задом,
Зубами щелкая и ощетиня шерсть,
Глазами, кажется, хотел бы всех он сесть;
Но, видя то, что тут не перед стадом,
И что приходит наконец
Ему рассчесться за овец, –
Пустился мой хитрец
В переговоры
И начал так: “Друзья! К чему весь этот шум?
Я, ваш старинный сват и кум,
Пришел мириться к вам, совсем не ради ссоры;
Забудем прошлое, уставим общий лад!
А я не только впредь не трону здешних стад,
Но сам за них с другими грызться рад
И волчьей клятвой утверждаю,
Что я…” – “Послушай-ка, сосед, –
Тут ловчий перервал в ответ, –
Ты сер, а я, приятель, сед,
И волчью вашу я давно натуру знаю;
А потому обычай мой:
С волками иначе не делать мировой,
Как снявши шкуру с них долой”.
И тут же выпустил на Волка гончих стаю.
Анализ басни Волк на псарне
В басне «Волк на псарне» Крылов уделил много внимания описаниям произошедшего события. Он изящно передал настроения всех участников действа, мастерски используя определения.
Особенно ярко Крылов описал Волка, который после попадания в ловушку, начал изворачиваться и хитрить. Вот только его слова не подействовали на Ловчего – он не стал дослушивать серого обманщика, а сразу же спустил на него всю собачью свору.
Мораль басни на ее поверхности: коварный враг будет побежден только тогда, когда никто не будет вестись на его уловки.
Басня Волк на псарне – крылатые выражения
- Ты сер, а я, приятель, сед
- Волчью вашу я давно натуру знаю
Приятель своего приятеля просил,
Чтоб Бочкою его дни на три он ссудил.
Услуга в дружбе – вещь святая!
Вот, если б дело шло о деньгах, речь иная:
Тут дружба в сторону, и можно б отказать, –
А Бочки для чего не дать?
Как возвратилася она, тогда опять
Возить в ней стали воду.
И все бы хороню, да худо только в том:
Та Бочка для вина брана откупщиком,
И настоялась так в два дни она вином,
Что винный дух пошел от ней во всем:
Квас, пиво ли сварят, ну даже и в съестном.
Хозяин бился с ней близ году:
То выпарит, то ей проветриться дает;
Но чем ту Бочку не нальет,
А винный дух все вон нейдет,
И с Бочкой, наконец, он принужден расстаться.
Старайтесь не забыть, отцы, вы басни сей:
Ученьем вредным с юных дней
Нам стоит раз лишь напитаться,
А там во всех твоих поступках и делах,
Каков ни будь ты на словах,
А все им будешь отзываться.
У кухни под окном
На солнышке Полкан с Барбосом, лежа, грелись.
Хоть у ворот перед двором
Пристойнее б стеречь им было дом;
Но как они уж понаелись –
И вежливые ж псы притом
Ни на кого не лают днем –
Так рассуждать они пустилися вдвоем
О всякой всячине: о их собачьей службе,
О худе, о добре и, наконец, о дружбе.
“Что может, – говорит Полкан, – приятней быть,
Как с другом сердце к сердцу жить;
Во всем оказывать взаимную услугу;
Не спить без друга и не съесть,
Стоять горой за дружню шерсть,
И, наконец, в глаза глядеть друг другу,
Чтоб только улучить счастливый час,
Нельзя ли друга чем потешить, позабавить
И в дружней счастье все свое блаженство ставить!
Вот если б, например, с тобой у нас
Такая дружба завелась:
Скажу я смело,
Мы б и не видели, как время бы летело”,
“А что же? это дело! –
Барбос ответствует ему. –
Давно, Полканушка, мне больно самому.
Что, бывши одного двора с тобой собаки,
Мы дня не проживем без драки;
И из чего? Спасибо господам:
Ни голодно, ни тесно нам!
Притом же, право, стыдно:
Пес дружества слывет примером с давних дней,
А дружбы между псов, как будто меж людей,
Почти совсем не видно”. –
“Явим же в ней пример мы в наши времена! –
Вскричал Полкан, – дай лапу!” – “Вот она!”
И новые друзья ну обниматься,
Ну целоваться;
Не знают с радости, к кому и приравняться:
“Орест мой!” – “Мой Пилад!” Прочь свары, зависть, злость!
Тут повар на беду из кухни кинул кость.
Вот новые друзья к ней взапуски несутся:
Где делся и совет и лад?
С Пиладом мой Орест грызутся, –
Лишь только клочья вверх летят:
Насилу, наконец, их розлили водою.
Свет полон дружбою такою.
Про нынешних друзей льзя молвить, не греша,
Что в дружбе все они едва ль не одинаки:
Послушать, кажется, одна у них душа, –
А только кинь им кость, так что твои собаки!
Лютейший бич небес, природы ужас – мор
Свирепствует в лесах. Уныли звери;
В ад распахнулись настежь двери:
Смерть рыщет по полям, по рвам, по высям гор;
Везде разметаны ее свирепства жертвы, –
Неумолимая, как сено, косит их,
А те, которые в живых,
Смерть видя на носу, чуть бродят полумертвы:
Перевернул совсем их страх;
Те ж звери, да не те в великих столь бедах:
Не давит волк овец и смирен, как монах;
Мир курам дав, лиса постится в подземелье:
Им и еда на ум нейдет.
С голубкой голубь врознь живет,
Любви в помине больше нет:
А без любви какое уж веселье?
В сем горе на совет зверей сзывает Лев.
Тащатся шаг за шаг, чуть держатся в них души.
Сбрелись и в тишине, царя вокруг обсев,
Уставили глаза и приложили уши.
“О други! – начал Лев, – по множеству грехов
Подпали мы под сильный гнев богов,
Так тот из нас, кто всех виновен боле,
Пускай по доброй воле
Отдаст себя на жертву им!
Быть может, что богам мы этим угодим,
И теплое усердье нашей веры
Смягчит жестокость гнева их.
Кому не ведомо из вас, друзей моих,
Что добровольных жертв таких
Бывали многие в истории примеры?
Итак, смиря свой дух,
Пусть исповедует здесь всякий вслух,
В чем погрешил когда он вольно иль невольно.
Покаемся, мои друзья!
Ох, признаюсь – хоть это мне и больно, –
Не прав и я!
Овечек бедненьких – за что? – совсем безвинно
Дирал бесчинно;
А иногда, – кто без греха? –
Случалось, драл и пастуха:
И в жертву предаюсь охотно.
Но лучше б нам сперва всем вместе перечесть
Свои грехи: на ком их боле есть, –
Того бы в жертву и принесть,
И было бы богам то более угодно”.
“О царь наш, добрый царь! От лишней доброты, –
Лисица говорит, – в грех это ставишь ты.
Коль робкой совести во всем мы станем слушать,
То прийдет с голоду пропасть нам наконец;
Притом же, наш отец!
Поверь, что это честь большая для овец,
Когда ты их изволишь кушать.
А что до пастухов, мы все здесь бьем челом:
Их чаще так учить – им это поделом.
Бесхвостый этот род лишь глупой спесью дышит,
И нашими себя везде царями пишет”.
Окончила Лиса; за ней на тот же лад
Льстецы Льву то же говорят,
И всякий доказать спешит наперехват,
Что даже не в чем Льву просить и отпущенья.
За Львом Медведь, и Тигр, и Волки в свой черед
Во весь народ
Поведали свои смиренно погрешенья;
Но их безбожных самых дел
Никто и шевелить не смел.
И все, кто были тут богаты
Иль когтем, иль зубком, те вышли вон
Со всех сторон
Не только правы, чуть не святы.
В свой ряд смиренный Вол им так мычит: “И мы
Грешны. Тому лет пять, когда зимой кормы
Нам были худы,
На грех меня лукавый натолкнул:
Ни от кого себе найти не могши ссуды,
Из стога у попа я клок сенца стянул”.
При сих словах поднялся шум и толки;
Кричат Медведи, Тигры, Волки:
“Смотри, злодей какой!
Чужое сено есть! Ну, диво ли, что боги
За беззаконие его к нам столько строги?
Его, бесчинника, с рогатой головой,
Его принесть богам за все его проказы,
Чтоб и тела нам спасть и нравы от заразы!
Так, по его грехам, у нас и мор такой!”
Приговорили –
И на костер Вола взвалили.
И в людях так же говорят:
Кто посмирней, так тот и виноват.
Источник: https://basni-krylova.ru/kniga-vtoraya/page/2/
Басня Крылова Мор зверей читать онлайн бесплатно | Русская сказка
- Волк и Пастухи, басня Крылова
- Подсвечник и Огарок, басня Крылова
Лютейший бич небес, природы ужас — мор
Свирепствует в лесах. Уныли звери;
В ад распахнулись настежь двери:
Смерть рыщет по полям, по рвам, по высям гор;
Везде разметаны ее свирепства жертвы, —
Неумолимая, как сено, косит их,
А те, которые в живых,
Смерть видя на носу, чуть бродят полумертвы:
Перевернул совсем их страх;
Те ж звери, да не те в великих столь бедах:
Не давит волк овец и смирен, как монах;
Мир курам дав, лиса постится в подземелье:
Им и еда на ум нейдет.
С голубкой голубь врознь живет,
Любви в помине больше нет:
А без любви какое уж веселье?
В сем горе на совет зверей сзывает Лев.
Тащатся шаг за шаг, чуть держатся в них души.
Сбрелись и в тишине, царя вокруг обсев,
Уставили глаза и приложили уши.
«О други! — начал Лев, — по множеству грехов
Подпали мы под сильный гнев богов,
Так тот из нас, кто всех виновен боле,
Пускай по доброй воле
Отдаст себя на жертву им!
Быть может, что богам мы этим угодим,
И теплое усердье нашей веры
Смягчит жестокость гнева их.
Кому не ведомо из вас, друзей моих,
Что добровольных жертв таких
Бывали многие в истории примеры?
Итак, смиря свой дух,
Пусть исповедует здесь всякий вслух,
В чем погрешил когда он вольно иль невольно.
Покаемся, мои друзья!
Ох, признаюсь — хоть это мне и больно, —
Не прав и я!
Овечек бедненьких — за что? — совсем безвинно
Дирал бесчинно;
А иногда, — кто без греха? —
Случалось, драл и пастуха:
И в жертву предаюсь охотно.
Но лучше б нам сперва всем вместе перечесть
Свои грехи: на ком их боле есть, —
Того бы в жертву и принесть,
И было бы богам то более угодно».
«О царь наш, добрый царь! От лишней доброты, —
Лисица говорит, — в грех это ставишь ты.
Коль робкой совести во всем мы станем слушать,
То прийдет с голоду пропасть нам наконец;
Притом же, наш отец!
Поверь, что это честь большая для овец,
Когда ты их изволишь кушать.
А что до пастухов, мы все здесь бьем челом:
Их чаще так учить — им это поделом.
Бесхвостый этот род лишь глупой спесью дышит,
И нашими себя везде царями пишет».
Окончила Лиса; за ней на тот же лад
Льстецы Льву то же говорят,
И всякий доказать спешит наперехват,
Что даже не в чем Льву просить и отпущенья.
За Львом Медведь, и Тигр, и Волки в свой черед
Во весь народ
Поведали свои смиренно погрешенья;
Но их безбожных самых дел
Никто и шевелить не смел.
И все, кто были тут богаты
Иль когтем, иль зубком, те вышли вон
Со всех сторон
Не только правы, чуть не святы.
В свой ряд смиренный Вол им так мычит: «И мы
Грешны. Тому лет пять, когда зимой кормы
Нам были худы,
На грех меня лукавый натолкнул:
Ни от кого себе найти не могши ссуды,
Из стога у попа я клок сенца стянул».
При сих словах поднялся шум и толки;
Кричат Медведи, Тигры, Волки:
«Смотри, злодей какой!
Чужое сено есть! Ну, диво ли, что боги
За беззаконие его к нам столько строги?
Его, бесчинника, с рогатой головой,
Его принесть богам за все его проказы,
Чтоб и тела нам спасть и нравы от заразы!
Так, по его грехам, у нас и мор такой!»
Приговорили —
И на костер Вола взвалили.
И в людях так же говорят:
Кто посмирней, так тот и виноват.
ВСЕ БАСНИ КРЫЛОВА
Источник: https://russkaja-skazka.ru/mor-zverey-basnya-kryilova/
Мастерство Крылова-баснописца
Басни Ивана Андреевича Крылова по праву считаются высшими образцами этого жанра на русском языке. В них нашли свое отражение опыт, сознание и нравственные идеалы нашею народа, особенности национального характера. Это выразилось не только в оригинальной трактовке традиционных сюжетов, но прежде всего в том языке, которым написаны басни.
В языке крыловских басен ярко проявилась живая народная речь. Именно благодаря басням Крылова она стала осознаваться как один из необходимых источников русского литературного языка. Басня согласно определению из словаря — это “краткий рассказ, имеющий иносказательный смысл”. В целях иносказания баснописцы разных времен использовали образы зверей и даже предметов.
По художественным, а иногда и по цензурным соображениям на смену людям в басне приходят животные, наделенные отдельными человеческими чертами: трусостью, храбростью, добротой, мужеством и др. Такие образы животных, олицетворяющих какую-то одну черту человеческого характера, широко использовали в своих баснях Эзоп, Федр, Лафонтен, Лессинг.
Крылов наследовал эту традицию у своих предшественников. Чтобы понять, что нового внес И. А. Крылов в басенный жанр, обратимся сначала к тому, что использовал он из опыта своих предшественников. Аллегория пришла в литературу из фольклора, притчи, сказки, особенно сказок о животных, где действовали традиционные персонажи, — такие как лиса, медведь, заяц, волк.
Каждый из них был заведомо наделен определенной чертой характера. Прием аллегории использовали классицисты, например, в одах. Крылов соединил опыт использования этого приема разными литературными жанрами в одно целое. Басенный муравей — олицетворение трудолюбия (“Стрекоза и муравей”), свинья — невежества (“Свинья под дубом”), ягненок — кротости, как “Агнец Божий” (“Волк и ягненок”).
Иван Андреевич Крылов считал, что искоренить пороки человечества можно через их осмеяние. В его баснях высмеиваются жадность, невежество, глупость. Но Крылов по сравнению с Эзопом и Лафонтеном не ограничивается только простыми аллегориями. Образы животных у Крылова играют бо^Лее важную роль — они несут в себе не только отдельные черты, но и целые характеры.
Басни Крылова имеют не только бытовой характер, чисто бытовыми можно назвать лишь некоторые из них. У Крылова есть исторические и социальные басни, в которых образы животных получают совсем другое назначение.
Прежде всего эти басни также высмеивают людские пороки через аллегорические образы животных Но во многих исторических баснях в персонажах животных угадывается уже целый характер, дается намек на определенного человека. Например, в басне “Воспитание Льва” Лев-отец — не только воплощение силы, мужества.
Он еще и царь зверей, это создает в басне определенный подтекст (имеется в виду воспитание Александра I швейцарцем Лагарпом). Лев-отец выступает здесь не только как грозный царь, но и как заботливый, но недалекий отец, который поручил воспитание своего сына птице, забыв о том, что царствовать-то сын будет над зверями.
В образе льва-отца обрисован целый характер, со всеми его достоинствами и недостатками, а не одно лишь какое-нибудь свойство человеческой натуры. В баснях “Волк на псарне” и “Щука и кот” уже можно говорить не столько об аллегории, сколько о метафоре. В этих двух баснях под образами волка и щуки подразумевается Наполеон.
Можно долго говорить, что Наполеон был хитер, ловок, умен, умел быстро и ловко приспосабливаться к ситуации. Но он не рассчитал своих возможностей и попал “на псарню” вместо “овчарни”… Соотнеся образ волка со всем аллегорическим смыслом басни, мы сразу угадываем в нем завоевателя Наполеона.
Но при этом образ волка никак не сужается до изображения конкретного человека, он настолько широк и всеобъемлющ, что басня не теряет своей ценности и вне контекста эпохи. Образы животных у Крылова можно сравнить с образами животных в сказках Салтыкова-Щедрина, где подчас, не зная исторической подоплеки, трудно угадать назначение этого образа в произведении.
Теперь можно сделать вывод, что человек не отделим от своего социального положения, поэтому образы животных можно классифицировать как метафоры определенных социальных уровней. Цари, вельможи, чиновники, “маленькие люди” также нашли свое метафорическое отражение в образах животных у Крылова.
Например, в басне “Лев и барс”, где лев и барс — выходцы из высших слоев общества, лиса и кот — из чиновничества. Сюда же можно отнести басню “Волк и ягненок”. “У сильного всегда бессильный виноват”, — гласит мораль этой басни. Образ ягненка использован не только как “Агнец Божий” — аллегория слабости и беззащитности.
Этот образ еще и предстает как метафора определенного социального уровня, возможно, мелких чиновников. Иногда Крылов иронизирует не только над социальными пороками (басня “Две собаки”), но и над самой опорой социальной лестницы — государственными институтами, и для этого также используются образы животных.
Примером может служить басня “Квартет”, где пародируется государственный совет, созданный в 1801 году, и его четыре департамента, возглавляемые “Проказницей мартышкой, Ослом, Козлом И косолапым мишкой”.
Что же ожидает такой квартет-совет в будущем, если в его главу поставлена даже не свора собак, а именно разные животные? Итак, широко используемые Крыловым образы животных с разными характерами указывают на реалистическую основу крыловской басни. Реализм Крылова, связь его басен с народной основой придает его басням русский, национальный дух.
Образы животных, которые подчас на иллюстрациях бывают изображены в русских национальных костюмах, несут в себе сатирическую типизацию черт русского национального характера. Крылов использует прием индивидуализации речи персонажа.
Баснописец вкладывает в уста животных отдельные элементы разговорной речи разных сословий того времени, например, в басне “Стрекоза и муравей” муравей говорит: “Кумушка, мне странно это”, “Так поди же, попляши”. Стоит обратить внимание и на ритмику этой басни. Образ попрыгуньи-стрекозы создается особым “прыгучим” размером — хореем.
Крылов также широко применяет звукопись для создания “звукового” образа животного. Например, в басне “Змея” инструментовка на шипящие звуки и “з”, в басне “Мор зверей” повторение звуков “м”, “у”, “ы”. Ориентация Крылова на русскую разговорную речь наглядно проявилась в его баснях благодаря введению в них образа рассказчика.
Повествование о действиях персонажей ведется в определенной манере, ясно различим личностный тон рассказчика с присущими ему формами и оборотами речи. Вот “Лебедь, Рак да Щука”, взявшись за дело, “из кожи лезут вон”, вот “Механик пуще рвется”, чтобы открыть Ларец, вот лягушка, захотевшая сравняться с Волом, вначале стала “топорщиться, пыхтеть”, а затем “С натуги лопнула и — околела”.
Бедняк, увидев Смерть, “оторопел”. Моська появляется “отколе ни возьмись”.
Встречаются баснях такие обороты: “зима катит в глаза”, 'с ним была плутовка такова”. Язык рассказчика басен — просторечно-фамильярный.
Рассказчик как бы находится среди своих персонажей, говорит о них, как о знакомых, дает им прозвища: “попрыгунья-Стрекоза”, “проказница Мартышка” , “Повар-грамотей”, “механик-мудрец”. Иногда в самих обращениях уже выражено отношение рассказчика: “мой бедный соловей”, “бедный Фока мой”, “мой хитрец” (“Волк на псарне”).
Но приближение к персонажам не мешает давать им справедливую опенку: “Избави, Бог, и нас от этаких судей”, “Кто про свои дела кричит всем без умолку, В том, верно, мало толку”. Бывает, что рассказчик принимает позу хитрого простачка: “Кто виноват из них, кто прав — судить не нам, Да только воз и ныне там”. Это как раз и есть то “веселое лукавство ума”, о котором писал Пушкин.
Народные начала речи, звучащие в баснях Крылова, убедительно подтверждаются использованием в них пословиц и поговорок: “Запели молодцы, кто в лес, кто по дрова”. (“Музыканты”). То, что в языке басен Крылова растворились народные выражения, составляет одну его особенность. Другую представляет обратное явление. Многие выражения из басен стали восприниматься как пословицы.
“А Васька слушает, да ест”; “А ларчик просто открывался”; “Слона-то я и не приметил”; “Соседушка, я сыт по горло”, — отпирается Фока. Мы живо представляем себе людей среднего сословия, их настроения и чувства.
Приемом речевых характеристик Крылов пользуется постоянно. Яркие примеры находим в баснях “Любопытный”, “Кошка и Соловей”, “Кот и Повар”.
Особенно мастерски передал Крылов слова Лисицы, выражающие тонкую лесть Вороне. Если сравнить разработку этого сюжета у Тредьяковского, Лафонтена, то последний пример наглядно продемонстрирует, что совершенствование басни шло именно по языковой, стилистической линии. В комплиментах Лисицы сквозит ирония. Иронией проникнуто авторское повествование.
Это добавляет жизненности, создает условия для более трезвого вывода. Язык, речь героев действует на усложнение сюжета басни, это приводит к углублению ее смысла.
Разговорный язык басни способствует тому, что ее можно представить как маленькую комедию. Комизм ситуации часто дополняется комизмом языка. Непременное условие басни — действие подчеркивается частыми глагольными рифмами. Рифма у Крылова несет смысловую нагрузку: Две Бочки ехали, одна с вином, Другая Пустая.
Здесь рифма соединяет именно те слова, которые определяют предмет рассмотрения в басне. На ее примере покажем средства художественной выразительности языка Крылова. Рассказ представляет нам фантастическую картину: по городу едут сами по себе две бочки, одна — плавно, другая — несется и гремит.
Если принять условность ситуации, то все выглядит вполне натурально: пыль столбом, прохожий жмется к стороне. Но во второй части басни прямо говорится о людях, которые “про свои дела кричат”. Затем четко формулируется мораль: “Кто делов истинно — тих часто на словах”. И дальше: “Великий человек……думает свою он крепку думу Без шуму”.
Это “без шуму” точно повторяет слова из характеристики движения полной бочки, что устанавливает не только идейную, но и образную связь между ней и человеком деловым. Возвращаясь к началу рассказа, мы осмысляем его уже на другом уровне. Бочки оказываются условными предметами, обозначающими человеческие качества.
Но это аллегорическое высказывание содержит дополнительный метафорический элемент, который мы осознаем после прочтения всей басни. Метафорическое значение пустой бочки в данном контексте осмысляется применительно к пустому человеку, болтуну. Вся басня построена на сопоставлениях. В басне “Слон на воеводстве” метафора оказывается главным выразительным средством рассказа.
Реализация ее буквального смысла создает движение и комизм басни. На примере басни “Две Бочки видна роль разностопного ямба, которым пользовался Крылов во всех своих баснях. В данном случае это выделение существенных моментов рассказа. С той же функцией мы встречаемся в баснях “Волк и Ягненок”, “Крестьянин и Смерть”, “Крестьяне и Река”.
Другими его функциями являются передача интонаций живой речи (“Кот и Повар”, “Обоз”) и стремительного развития действия (“Волк на псарне”). Вольный ямб Крылова отражал жизненное разнообразие, представшее в его баснях. Оно сказалось еще в расширении жанровых границ басни. Так, в басне Осел и Соловей” описание пения соловья дано языком, свойственным идиллии. Жуковский находил у Крылова “два стиха, которые не испортили бы никакого описания… в эпической поэме”. Он же с восхищением отмечал его искусство изображения различных предметов. При описании мухи стихи “летают вместе с мухой”. Стихи о медведе как бы тянутся, длинные слова передают медлительность и тяжесть медведя. В своих баснях не забывал Крылов и звуковую сторону стихов. Возьмем, например, басню “Листы и Корни”. Две части басни, соответствующие монологам Листов и Корней, подчеркиваются различным подбором звуков. Из восемнадцати стихов первой части только четыре не содержат звука “л”, а в пяти стихах этот звук повторяется не по одному разу. Во второй части выделяются звуки “к”, “р”, “н”, “п”, “т”. Противопоставление Листов и Корней дополнительно подчеркивается на фонетическом уровне. Так у Крылова и звуковой состав слова может нести смысловое значение. Встречаются у Крылова, правда, не очень часто, такие речевые приемы, как сравнение и синекдоха. Например, в басне “Ворона и Курица”: Тогда все жители, и малый и большой… И вон из стен московских поднялися, Как из улья пчелиный рой. Для характеристики языка басен Крылова можно еще указать факт употребления необычного названия обычных предметов. Так, в нескольких баснях Крылов вместо “Ворона” говорит “вещунья” Все вышесказанное позволяет заключить, что великий баснописец решил задачу сочетания народных элементов со структурой поэтической речи, благодаря чему внес существенный вклад в формирование русского литературного языка и поднял русскую басню на небывалую высоту.
В то же время Крылов обогатил русскую басню новыми реалистическими образами животных. Русский баснописец разработал принципы реалистической типизации, без которых невозможны были бы емкие сатирические образы животных у Салтыкова-Щедрина и вообще все дальнейшее движение русской литературы по пути изображения русского национального характера.
Источник: https://myessay.ru/2014-11-27-19-22-44/233-2015-11-26-22-16-28/10303-2015-11-26-22-17-50.html
Загрузка...
