Лев Толстой “Воскресение” (1899)
Реальность легко искажается под воздействием человеческого слова. Одну историю несколько людей расскажут разными словами. У постороннего слушателя может сложиться ощущение противоречивости их версий. Но при этом те люди будут полностью уверены в правдивости именно своего видения ситуации.
Парадоксальность такого положения объясняется многими причинами, главной из которых является жизненный опыт, и только потом все остальные сопутствующие факторы. Не станет заблуждением, если провести эксперимент над одним человеком, заставив его посмотреть на определённую ситуацию в разные моменты своей жизни, стирая каждый раз воспоминания.
Совпадений не случится – истории будут обязательно разниться. Так случилось, что Лев Толстой ближе к завершению писательской карьеры стал излишне морализировать, осуждая обстановку внутри Российской Империи, всё более осознавая рост напряжённости внутри общества. На эту тему гораздо ярче писал Иван Тургенев, а Фёдор Достоевский выжимал из души подобных персонажей все их сокровенные мысли.
Толстой пошёл дальше, совместив в “Воскресении” Тургенева с Достоевским, разбавив содержание энциклопедией по юриспруденции России конца XIX века.
Если читатель не готов наблюдать за кропотливым описанием судебного процесса, разобранным до мельчайших составляющих, а также внимать красочно написанному протоколу о вскрытии трупа, то “Воскресение” изначально даст заряд пессимизма. Разумеется, одно судебное дело подразумевает другое, а именно апелляцию или кассацию.
И пусть читатель сразу настроится именно на доскональный разбор обстоятельств, какие бы выводы он не делал во время знакомства с произведением. Толстой не будет жалеть себя; не будет жалеть и тех, до кого он хотел достучаться. В “Воскресении” страдают все, включая судью, которому противен протокол вскрытия, что портит аппетит и отдаляет принятие присяжными очевидного решения.
Толстой сделал из “Воскресения” рутинную книгу, достойную стоять на полке бюрократа: важность любой бумажки очевидна, даже если она нужна только вследствие её наличия в перечне необходимых документов.
Толстой полностью концентрирует внимание читателя на происходящем. Юридическая составляющая “Воскресения” будет важна людям, интересующимся историей предмета.
Остальные читатели могут внимать страданиям главного героя, который вынужден быть присяжным по делу его бывшей возлюбленной, ныне обвиняемой в отравлении человека. Толстой смотрит на судебный процесс глазами главного героя, щедро одаривая страницы его переживаниями, воспоминаниями, предположениями и метаниями.
Стоит задуматься, как понимаешь, что судебный процесс должен был давным-давно закончиться, но Толстого это не останавливает. Лев Николаевич готов довести до читателя абсолютно всё, вплоть до скрипа половиц, если такое случается во время судебных заседаний.
Кроме главного героя есть героиня со сломанной судьбой и печальными обстоятельствами всей жизни, начиная с рождения и заканчивая нынешним положением обвиняемой.
Перед присяжными, судьёй и прокурором она будет испытывать точно такие же чувства, как и главный герой, но дополнительно Толстой поведает читателю её собственную историю, будто без этого тот не поймёт всю чистоту души представленной в книге героини.
Заблуждаться может и сам писатель, рассказывая историю с позиции своего понимания проблемы.
Далеко не всегда писатель при этом будет прав. Он может обелить чёрное, очернить белое, либо белое сделать белее, а чёрное чернее. Толстой поступает сообразно этому принципу, представляя читателю историю о страдающих людям, вынужденных трепетать перед сложившейся системой, смирившись или пойдя на бунт.
Ситуация в стране к концу XIX века продолжала оставаться взрывоопасной: Толстой показывает читателю различия между обычными осуждёнными и политическими преступниками, деля наказанных на два лагеря, которые не соприкасаются друг с другом, но находятся в постоянном соприкосновении.
Сам Толстой сгущает краски, перемешивая мысли главного героя с нарастающим народным гневом, делая откровение из свинского отношения к заключённым. Значит, мораль при жизни Толстого уже достигла того момента, когда люди стали задумываться об отношении к себе подобным и достойному образу жизни, когда никто не имеет права ставить себя выше других. Раньше просто бросали в темницу, забыв о человеке навсегда. Нынешняя пресловутая гуманность требует человеческого отношения даже к тем, кто сам никогда не задумывается о гуманном отношении к другим, а порой и к самому себе.
Судебным процессом “Воскресение” не заканчивается. Лев Толстой был полон решимости показать все этапы юридической системы до конца, а значит не стоит гадать, к чему в итоге подведёт читателя повествование.
Дополнительные метки: толстой воскресение критика, толстой воскресение анализ, толстой воскресение отзывы, толстой воскресение рецензия, толстой воскресение книга, Leo Tolstoy, Resurrection
Данное произведение вы можете приобрести в следующих интернет-магазинах:
Лабиринт | Ozon | My-shop
Это тоже может вас заинтересовать:
– Детство. Отрочество. Юность
– Набег. Рубка леса. Кавказский пленник. После бала. Хаджи-Мурат
– Севастопольские рассказы. Альберт.
Записки маркёра
– Два гусара
– Поликушка. Смерть Ивана Ильича. Холстомер
– Казаки
– Война и мир
– Анна Каренина
– Крейцерова соната
– Отец Сергий.
Фальшивый купон
– Басни, сказки, рассказы
Источник: https://trounin.ru/tolstoy99/
Лев Толстой – Критика православного богослужения
«В январе 1871 года Толстой отправил Фету письмо: “Как я счастлив… что писать дребедени многословной,
вроде «Войны» я больше никогда не стану”»
Толстой Л.Н. ПСС. т. 61, стр. 247.
«6.12.1908 года Толстой записал в дневнике: “Люди, любят меня за те пустяки — «Война и мир» и т.п.,
которые им кажутся очень важными”»
Толстой Л.Н. ПСС. т. 56, стр. 162.
«Летом 1909 года один из посетителей Ясной Поляны выражал свой восторг и благодарность за создание “Войны и мира” и “Анны Карениной”. Толстой ответил: “Это — всё равно, что к Эдисону кто-нибудь пришёл и сказал бы: “Я очень уважаю вас за то, что вы хорошо танцуете мазурку”.
Я приписываю значение совсем другим своим книгам (религиозным!!)»
Гусев Н.Н. «Два года с Л.Н. Толстым», М., 1973. с. 273.
«Новый лжеучитель, граф Лев Толстой… проповедует, с ревностью фанатика, ниспровержение всех догматов Православной Церкви и самой сущности веры христианской…
отвергает все таинства Церкви и благодатное в них действие Святого Духа и, ругаясь над самыми священными предметами веры православного народа, не содрогнулся подвергнуть глумлению величайшее из таинств, святую Евхаристию
(причащение — одно из семи таинств)».
Определение Святейшего Синода от 20-22 февраля 1901 года.
https://az.lib.ru/t/tolstoj_lew_nikolaewich/text_0498.shtml
«Воскресение», часть 1, главы 39-40, 1899 г
Глава 39
Началось богослужение
Богослужение состояло в том, что священник, одевшись в особенную, странную и очень неудобную парчовую одежду, вырезывал и раскладывал кусочки хлеба на блюдце и потом клал их в чашу с вином, произнося, при этом, различные имена и молитвы.
Дьячок же, между тем, не переставая сначала читал, а потом пел, попеременкам с хором из арестантов, разные славянские, сами по себе, мало понятные, а ещё менее понятные — от быстрого чтения и пения, молитвы.
Содержание молитв заключалось, преимущественно, в желании благоденствия государя императора и его семейства. Об этом произносились молитвы много раз, вместе с другими молитвами и отдельно, на коленях.
Кроме того, было прочтено дьячком несколько стихов из Деяний апостолов таким странным, напряжённым голосом, что ничего нельзя было понять, и священником очень внятно было прочтено место из Евангелия Марка, в котором сказано было, как Христос, воскресши, прежде чем улететь на небо и сесть по правую руку своего отца, явился сначала Марии Магдалине, из которой он изгнал семь бесов, и потом — одиннадцати ученикам, и, как велел им проповедовать Евангелие всей твари, причём, объявил, что тот, кто не поверит, погибнет, кто же поверит и будет креститься, будет спасён и, кроме того, будет изгонять бесов, будет излечивать людей от болезни наложением на них рук, будет говорить новыми языками, будет брать змей, и если выпьет яд, то не умрёт, а останется здоровым.
Сущность богослужения состояла в том, что предполагалось, что вырезанные священником кусочки и положенные в вино, при известных манипуляциях и молитвах, превращаются в тело и кровь бога.
Манипуляции эти состояли в том, что священник равномерно, несмотря на то, что этому мешал надетый на него парчовый мешок, поднимал обе руки кверху и держал их так, потом опускался на колени и целовал стол и то, что было на нём.
Самое же главное действие было то, когда священник, взяв обеими руками салфетку, равномерно и плавно махал ею над блюдцем и золотой чашей. Предполагалось, что в это самое время из хлеба и вина делается тело и кровь, и потому это место богослужения было обставлено особенной торжественностью.
— «Изрядно о пресвятей, пречистой и преблагословенней богородице», — громко закричал после этого священник из-за перегородки, и хор торжественно запел, что очень хорошо прославлять родившую Христа без нарушения девства девицу Марию, которая удостоена за это большей чести, чем какие-то херувимы, и большей славы, чем какие-то серафимы.
После этого, считалось, что превращение совершилось, и священник, сняв салфетку с блюдца, разрезал серединный кусочек начетверо и положил его сначала в вино, а потом в рот. Предполагалось, что он съел кусочек тела бога и выпил глоток его крови.
После этого, священник отдёрнул занавеску, отворил в середине двери и, взяв в руки золочёную чашку, вышел с нею в середине двери и пригласил желающих тоже поесть тела и крови бога, находившихся в чашке.
Желающих оказалось несколько детей.
Предварительно опросив детей об их именах, священник, осторожно зачерпывая ложечкой из чашки, совал глубоко в рот каждому из детей поочередно по кусочку хлеба в вине, а дьячок тут же, отирая рты детям, весёлым голосом пел песню о том, что дети едят тело бога и пьют его кровь.
После этого, священник унёс чашку за перегородку и, допив там всю находившуюся в чашке кровь и съев все кусочки тела бога, старательно обсосав усы и вытерев рот и чашку, в самом весёлом расположении духа, поскрипывая тонкими подошвами опойковых сапог, бодрыми шагами вышел из-за перегородки.
Этим закончилось главное христианское богослужение. Но священник, желая утешить несчастных арестантов, прибавил к обычной службе ещё особенную.
Особенная эта служба состояла в том, что священник, став перед предполагаемым выкованным золочёным изображением (с чёрным лицом и чёрными руками) того самого бога, которого он ел, освещённым десятком восковых свечей, начал странным и фальшивым голосом не то петь, не то говорить следующие слова:
— «Иисусе сладчайший, апостолов славо, Иисусе мой, похвала мучеников, владыко всесильне, Иисусе, спаси мя, Иисусе спасе мой, Иисусе мой краснейший, к тебе притекающего, спасе Иисусе, помилуй мя, молитвами рождшия тя, всех, Иисусе, святых твоих, пророк же всех, спасе мой Иисусе, и сладости райския сподоби, Иисусе человеколюбче!»
На этом он приостановился, перевел дух, перекрестился, поклонился в землю, и все сделали то же. Кланялся смотритель, надзиратели, арестанты, и наверху особенно часто забренчали кандалы.
— «Ангелов творче и господи сил, — продолжал он, — Иисусе пречудный, ангелов удивление, Иисусе пресильный, прародителей избавление, Иисусе пресладкий, патриархов величание, Иисусе преславный, царей укрепление, Иисусе преблагий, пророков исполнение, Иисусе предивный, мучеников крепость, Иисусе претихий, монахов радосте, Иисусе премилостивый, пресвитеров сладость, Иисусе премилосердый, постников воздержание, Иисусе пресладостный, преподобных радование, Иисусе пречистый, девственных целомудрие, Иисусе предвечный, грешников спасение, Иисусе, сыне божий, помилуй мя», — добрался он, наконец, до остановки, всё с большим и большим свистом повторяя слово «Иисусе», придержал рукою рясу на шёлковой подкладке и, опустившись на одно колено, поклонился в землю, а хор запел последние слова: «Иисусе, сыне божий, помилуй мя», а арестанты падали и подымались, встряхивая волосами, остававшимися на половине головы, и гремя кандалами, натиравшими им худые ноги.
Так продолжалось очень долго. Сначала шли похвалы, которые кончались словами: «помилуй мя», а потом шли новые похвалы, кончавшиеся словом: «аллилуйя». И арестанты крестились, кланялись, падали на землю.
Сначала арестанты кланялись на каждом перерыве, но потом они стали уже кланяться через раз, а то и через два, и все были очень рады, когда все похвалы окончились и священник, облегчённо вздохнув, закрыл книжечку и ушёл за перегородку.
Оставалось одно последнее действие, состоявшее в том, что священник взял с большого стола лежавший на нём золочёный крест с эмалевыми медальончиками на концах и вышел с ним на середину церкви.
Сначала подошёл к священнику и приложился к кресту смотритель, потом помощник, потом надзиратели, потом, напирая друг на друга и шепотом ругаясь, стали подходить арестанты.
Священник, разговаривая со смотрителем, совал крест и свою руку в рот, а иногда в нос подходившим к нему арестантам, арестанты же, старались поцеловать и крест и руку священника.
Так кончилось христианское богослужение, совершаемое для утешения и назидания заблудших братьев.
Глава 40.
И никому из присутствующих, начиная со священника и смотрителя, и кончая Масловой, не приходило в голову, что тот самый Иисус, имя которого, со свистом, такое бесчисленное число раз, повторял священник, всякими странными словами восхваляя его, запретил именно всё то, что делалось здесь; запретил не только такое бессмысленное многоглаголание, и кощунственное волхвование священников-учителей над хлебом и вином, но самым определённым образом запретил одним людям называть учителями других людей, запретил молитвы в храмах, а велел молиться каждому в уединении, запретил самые храмы, сказав, что пришёл разрушить их и что молиться надо не в храмах, а в духе и истине; главное же, запретил не только судить людей и держать их в заточении, мучить, позорить, казнить, как это делалось здесь, а запретил всякое насилие над людьми, сказав, что он пришёл выпустить пленённых на свободу.
Никому из присутствующих не приходило в голову того, что всё, что совершалось здесь, было величайшим кощунством и насмешкой над тем самым Христом, именем которого всё это делалось.
Никому в голову не приходило того, что золочёный крест с эмалевыми медальончиками на концах, который вынес священник и давал целовать людям, был, ни что иное, как изображение той виселицы, на которой был казнён Христос именно за то, что он запретил то самое, что теперь, его именем, совершалось здесь.
Никому в голову не приходило, что те священники, которые воображают себе, что, в виде хлеба и вина, они едят тело и пьют кровь Христа, действительно едят тело и пьют кровь его, но не в кусочках и в вине, а тем, что не только соблазняют тех «малых сих», с которыми Христос отожествлял себя, но и лишают их величайшего блага и подвергают жесточайшим мучениям, скрывая от людей то возвещение блага, которое он принёс им.
Священник со спокойной совестью делал всё то, что он делал, потому что с детства был воспитан на том, что это — единственная истинная вера, в которую верили все прежде жившие святые люди и теперь верят духовное и светское начальство.
Он верил не в то, что из хлеба сделалось тело, что полезно для души произносить много слов или что он съел действительно кусочек бога, — в это нельзя верить, — а верил в то, что надо верить в эту веру.
Главное же, утверждало его в этой вере то, что за исполнение треб этой веры, он восемнадцать лет уже получал доходы, на которые содержал свою семью, сына в гимназии, дочь в духовном училище.
Также верил и дьячок и ещё твёрже, чем священник, потому что совсем забыл сущность догматов этой веры, а знал только, что, за теплоту, за поминание, за часы, за молебен простой и за молебен с акафистом, за всё есть определенная цена, которую настоящие христиане охотно платят, и потому выкрикивал свои «помилось, помилось», и пел, и читал, что положено, с такой же спокойной уверенностью в необходимости этого, с какой люди продают дрова, муку, картофель.
Начальник же тюрьмы и надзиратели, хотя никогда и не знали и не вникали в то, в чём состоят догматы этой веры и что означало всё то, что совершалось в церкви, — верили, что непременно надо верить в эту веру, потому что высшее начальство и сам царь верят в неё.
Кроме того, хотя и смутно (они никак не могли бы объяснить, как это делается), они чувствовали, что эта вера оправдывала их жестокую службу.
Если бы не было этой веры, им не только труднее, но, пожалуй, и невозможно бы было все свои силы употреблять на то, чтобы мучить людей, как они это теперь делали, с совершенно спокойной совестью.
Смотритель был такой доброй души человек, что он никак не мог бы жить так, если бы не находил поддержки в этой вере.
И потому он стоял неподвижно, прямо, усердно кланялся и крестился, старался умилиться, когда пели «Иже херувимы», а когда стали причащать детей, вышел вперёд и собственноручно поднял мальчика, которого причащали, и подержал его.
Большинство же арестантов, за исключением немногих из них, ясно видевших весь обман, который производился над людьми этой веры, и в душе смеявшихся над нею, большинство верило, что в этих золочёных иконах, свечах, чашах, ризах, крестах, повторениях непонятных слов «Иисусе сладчайший» и «позлилось», заключается таинственная сила, посредством которой, можно приобресть большие удобства в этой и в будущей жизни.
Хотя большинство из них, проделав несколько опытов приобретения удобств в этой жизни, посредством молитв, молебнов, свечей, и не получило их, — молитвы их остались неисполненными, — каждый был твёрдо уверен, что эта неудача — случайная и что это учреждение, одобряемое учёными людьми и митрополитами, есть, всё-таки, учреждение очень важное и которое необходимо, если не для этой, то для будущей жизни.
Также верила и Маслова. Она, как и другие, испытывала, во время богослужения, смешанное чувство благоговения и скуки.
Она стояла сначала в середине толпы за перегородкой и не могла видеть никого, кроме своих товарок; когда же причастницы двинулись вперёд и она выдвинулась вместе с Федосьей, она увидала смотрителя, а за смотрителем и между надзирателями мужичка со светло-белой бородкой и русыми волосами — Федосьиного мужа, который остановившимися глазами глядел на жену.
Маслова, во время акафиста, занялась рассматриванием его и перешёптыванием с Федосьей и крестилась и кланялась, только когда все это делали.
Источник: https://az.lib.ru/t/tolstoj_lew_nikolaewich/
Источник: https://pandoraopen.ru/2017-09-29/lev-tolstoj-kritika-pravoslavnogo-bogosluzheniya/
Роман, который не роман
В юношестве Толстой казался мне очень близок: нравились меткие и выверенные слова, длинные абзацы, схватывающие самую суть явлений.
Взявшись за «Воскресение» теперь, в чуть более зрелом возрасте, я поразилась тому, каким Толстой оказался занудным моралистом.
Местами мне казалось, что в меня снова начали вколачивать некие общепринятые догмы и правила, как когда-то в школе делали не слишком талантливые педагоги.
Одна из ведущих идей в романе – в человеке борются два начала: телесное (животное, греховное) и духовное (нравственное, чистое). И нам предлагается просто согласиться с этой аксиомой. Определённый стиль жизни приводит к тому, что телесное начинает преобладать, и человек развращается, опускаясь до состояния «сумасшествия эгоизма».
Эта формулировка так понравилась писателю, что он ещё раз пять её упомянул на ближайших страницах, видимо, чтобы раскрыть глаза читателей на то, какую безнравственную жизнь они ведут. По мне, так это взгляд невротика, который никак не может примерить собственные идеалы с реальностью.
Из названия ясно, что нам предлагается понаблюдать за нравственным перерождением героя и его переходом к нравственной жизни. Немного смутила мелодраматичность и неправдоподобность сюжета. Аристократ в суде встречает женщину, которую когда-то по юношеской безалаберности толкнул на порочный путь и теперь испытывает угрызения совести.
Ну допуууустим, хотя тут очень много «но». А дальше, со мной случился приступ испанского стыда, когда Нехлюдов вдруг заявил прокурору, что хочет жениться на проститутке Масловой. Я даже отложила книгу на какое-то время – такой неловкий для меня эпизод.
И всё равно хотелось узнать, каким же будет нравственное прозрение Нехлюдова.
Рецепт оказался совершенно предсказуемым, «толстовским». Нехлюдов отказался от пресловутого эгоизма и стал орудием в осуществлении воли Божьей, «он теперь не думал о том, что с ним произойдет, и его даже не интересовало это, а думал только о том, что он должен делать.
И удивительное дело, что нужно для себя, он никак не мог решить, а что нужно делать для других, он знал несомненно». И знал он, что делать, потому что стал жить по заповедям Божьим. Вот и весь ответ.
С художественной точки зрения в романе есть яркие эпизоды, которые порадовали меня лаконичностью и верностью акцентов. Например, богатая карета, по случайности задержанная проходом каторжников. В карете оказалось два ребёнка. Девочка, считав по лицу эмоцию матери – смесь страха и отвращения, отстранилась от происходящего.
Мальчик же, напротив, поразившись тому, как можно так обращаться с живыми людьми, открыл сердце для сострадания и пережил боль момента со слезами на глазах.
Ещё вспоминается сцена с известным проповедником, который выступлениями на светских приёмах доводил дам до религиозного экстаза.
Толстой просто мастерски, в несколько верных штрихов высвечивает фальшь подобного религиозного чувства.
И всё же, мне кажется, ценность романа больше не художественная и не религиозно-философская, а общественная. Толстой лишь вскользь затрагивает вопросы религии. Более подробно о них можно прочесть в других местах, например, в трактате «В чём моя вера». Внимание в «Воскресении» сосредоточено больше на общественных и экономических вопросах.
Толстой говорит о том, что
– существующая система судебного делопроизводства настолько извращена и нелогична, что в итоге приводит не к уменьшению количества преступлений, а, наоборот;
– существующие отношения, связанные с владением земельной собственностью, обрекают большую часть населения страны на нищету.
Первый пункт, думаю, актуален и по сей день.
В целом произведение получилось странное, потому что «Воскресение» – это что-то среднее между романом, философским эссе и общественно-политическим трактатом, а по сути не дотягивает ни до первого, ни до второго, ни до третьего.
Источник: https://www.livelib.ru/review/997516-voskresenie-lev-nikolaevich-tolstoj
53. Роман «Воскресение» как новый тип романа в творчестве писателя. Отражение в романе мировоззрения Толстого
По монографии
Е.А. Маймина «Лев Толстой. Путь писателя».
Толстой по-своему ответил на
общедемократические требования создания
в России общественного романа. Романа,
основанного на новых началах, с обращением
к народной жизни и к герою из народа.
Толстой с самого
начала романа демонстрирует вопиющее
несоответствие, вопиющую ложь жизни:
преступники судят свои жертвы!
Предметному
изображению у Толстого противостоит
теневое: изображение персонажа по тем
признакам, которые характеризуют
персонаж не столько индивидуально,
сколько сословно. «Теневой» принцип
характеристики в романе «Воскресение»
– это средство предельного уяснения
социальных истин, уяснения, столь
необходимого обществу во времена
духовных и революционных кризисов.
По статье М.М.
Бахтина «Предисловие (1930). «Воскресение»
Л. Толстого».
Прошло уже более десяти лет со времени
окончания «Анны Карениной» (1877), когда
началась работа Толстого над его
последним романом – «Воскресение»
(1890). В это десятилетие совершился так
называемый «кризис Толстого», кризис
его жизни, идеологии и художественного
творчества.
В годы напряженной
борьбы за социальную переориентацию
художественного творчества рождается
и замысел «Воскресения», и медленно,
трудно, с кризисами тянется работа над
этим последним романом.
«Воскресение» нужно
обозначить как роман социально-идеологический.
В основе такого романа лежит идеологический
тезис о желанном и должном социальном
устройстве.
С точки зрения этого тезиса
дается принципиальная критика всех
существующих общественных отношений
и форм.
Эта критика действительности
сопровождается или перебивается и
непосредственными доказательствами
тезисов в форме отвлеченных рассуждений
или проповеди, а иногда попытками
изображения утопического идеала.
Роман «Воскресение»
слагается из трех моментов: 1) принципиальной
критики всех наличных общественных
отношений, 2) изображения «душевного
дела» героев, т.е. нравственного
воскресения Нехлюдова и Катюши Масловой
и 3) отвлеченного развития
социально-нравственных и религиозных
воззрений автора.
Вопрос о личном
участии в зле заслоняет само объективно
существующее зло, делает его чем-то
подчиненным, чем-то второстепенным по
сравнению с задачами личного покаяния
и личного совершенствования.
Объективная
действительность с ее объективными
задачами покаяния, очищения, личного
нравственного воскресения.
С самого
начала произошла роковая подмена
вопроса: вместо вопроса об объективном
зле был поставлен вопрос о личном участии
в нем.
На этот последний
вопрос и дает ответ идеология романа.
Поэтому она неизбежно должна лежать в
субъективном плане внутреннего дела:
это предрешено самой постановкой
вопроса. Идеология указывает субъективный
выход покаявшемуся эксплуататору, не
покаявшихся призывает к покаянию. Вопрос
об эксплуатируемых не возникал. Им
хорошо, они ни в чем не виноваты, на них
приходится смотреть с завистью.
Объективное зло
сословно-классового строя, с такою
поразительною силой изображенное
Толстым, обрамлено в романе субъективным
кругозором представителя отходящего
класса, ищущего выход на путях внутреннего
дела, т.е. объективно-исторического
бездействия.
Художественные
акценты этого изображения гораздо
энергичнее, сильнее и революционнее,
нежели те тона покаяния, прощения,
непротивления, которые окрашивают
внутреннее дело героев и
отвлеченно-идеологические тезисы
романа. Художественно-критический
момент и составляет главную ценность
романа.
Источник: https://StudFiles.net/preview/2358705/page:33/
1.2 Идейная специфика романа в контексте философских течений эпохи
толстой художественный роман философский
Мнения читателей и критиков о романе с самого начала резко разделились.
Современники Толстого прислали ему множество писем, в которых высказывали свое отношение к роману и нередко стремились втянуть его в дискуссии о «Воскресении», чтобы получить от него ответы на волновавшие их вопросы. Те из них, кому посчастливилось повстречаться с Толстым, просили его дать эти ответы в личной беседе.
Один из вопросов, возникших у многих читателей, дал название вышедшему в свет в 1901 г. реферату критика Н. Н. Соколова «Кто воскрес в романе графа Л. Н. Толстого “Воскресение”».
Автор реферата находит, что «ни Маслова, ни князь Нехлюдов не воскресли» под пером писателя, а что воскрес он сам, «оставя пока в стороне мистические попытки учительства, воскрес сам прежний Л. Н.
Толстой», «воскрес прежний художник». Там же. С. 29.
«Открытия» автора цитируемого реферата содержали по меньшей мере две ошибки: во-первых, «Воскресение» написано не «прежним» Толстым, а художником, пережившим переворот в своем мировоззрении, описанный им в «Исповеди», и, во-вторых, через процесс воскресения, духовного возрождения проходят не только оба главных героя романа, но в нем показано, что в этот процесс начинает вступать трудовой народ России. Именно раннюю стадию его «воскресения» и стремился запечатлеть в своем произведении великий писатель, называвший себя «адвокатом 100-миллионного земледельческого народа».
Не только главный герой романа Нехлюдов, встретившись по пути в Сибирь в вагоне третьего класса с рабочим людом, почувствовал себя «со всех сторон окруженным новыми людьми с их серьезными интересами, радостями и страданиями настоящей трудовой и человеческой жизни». Не только он испытывал чувство радости путешественника, открывшего новый, неизвестный и прекрасный мир. Это чувство с еще большей силой испытывал автор романа.
Все позднее творчество Толстого (от «Исповеди» (1879–1881) до рассказов о деревне, написанных в конце 900-х годов) проникнуто убеждением, что жизнь общества «в старых формах» продолжаться не может, что не остановило приближается время «развязки», что «существующий строй подлежит разрушению». Вместе с тем писатель не скрывал, что он не знает, «какая будет развязка». «Но что дело подходит к ней и что так продолжаться, в таких формах, жизнь не может, — я уверен», — писал Толстой в 1892 г. Тарасов Б. Н. Дневники Л. Н. Толстого // Литература в школе. — 1997. — № 1.
Через год он сделал такое признание в письме художнику Н. Н. Ге: «Мне все кажется, что время конца века сего близится и наступает новый, все хочется поторопить это наступление, сделать, по крайней мере, все от меня зависящее для этого наступления.
И всем нам, всем людям на земле только это и есть настоящее дело. И утешительно и ободрительно это делать: делаешь что можешь, и никто не знает, ты ли или кто делает то, что движется». Шкловский В. Лев Толстой. Жизнь Замечательных Людей. М.
: Молодая Гвардия, 1967. С. 211.
Живую душу в роман вдыхала развернувшаяся большая общественная деятельность Толстого. О «бессмыслице суда, казней» и прочих «грехах» российской действительности можно было сказать, только с головой окунувшись в них, пронаблюдав их изнутри глазами художника.
В 1891-1892 годах разразился голод, охвативший девятнадцать губерний России. Толстой принял самое горячее участие в помощи голодающим, выезжал на места, видел картины народных бедствий, «всю величину и мерзость» “греха нашего сословия перед народом.
Он видит, что струна социальных противоречий до предела натянулась в стране, и требуется коренное изменение положения крестьянства. В земле все дело, она в руках совсем не тех, кто ее обрабатывает.
Толстой все это с годами осмыслит, напишет статьи: «О голоде», «Страшный вопрос», «О средствах помощи населению, пострадавшему от неурожая», «Голод или не голод?». Эти размышления перешли к Нехлюдову в романе.
Такими идеями и настроениями было вызвано к жизни произведение, ставшее центральным не только в позднем творчестве Толстого, но и крупнейшим в русской и мировой литературе на рубеже XIX и XX вв.
В свете этих идей и упований Толстого его «Воскресение» воспринимается не романом-утопией, как это казалось некоторым из его современников, а романом-предвидением, романом-предвестием.
В нем, как и в публицистических работах 90-х годов, Толстой возвестил о неизбежности народной революции в России, полагая, что она будет крестьянской по преимущественному составу ее участников
Когда в стране развернулись революционные события 1905 г., В. В. Стасов — давний друг писателя — радостно сообщил в Ясную Поляну, что в России началась «толстовская революция».
И Толстому казалось какое-то время, что она пойдет мирным путем.
Но когда она приобрела характер вооруженной борьбы, писатель отстранился от нее и призвал противоборствующие стороны найти мирное решение вызвавших ее противоречий.
Толстой надеялся, что такими произведениями, как роман «Воскресение», он сможет послужить наступлению нового века, в котором произойдет обновление, возрождение жизни всех угнетенных, обманутых, обиженных людей.
Вскоре после выхода романа стало сказываться его прямое влияние на мировую литературу. Уже в 1903 году швейцарский писатель Эдуард Род издал роман «Тщетные усилия» (LInutile effort), пользующийся частью сюжетных линий Толстого, причём герои обсуждают роман Льва Толстого между собой.
Влияние романа сказалось на замысле романа Голсуорси «Остров фарисеев» (The Island Pharisees, 1904).
В романе венесуэльского писателя Ромуло Гальегоса «Рейнальдо Соляр» (Elltimo Solar, 1920) герой увлекается Толстым, хотя следование идеям графа — самостоятельное возделывание земли и женитьба на проститутке — оказываются смехотворны.
Источник: https://litra.bobrodobro.ru/10236
Загрузка...
